Татьяна Мудрая - Злато в крови
Селина ухватила кувшин поперек горла, сгребла пиалы в другую руку и снова повела нас к лифту.
Что-то еще должно случиться…
Интерлюдия восьмая. Римус продолжает
Беда всякого потворничества: стоило мне только начать воспоминания о своих грезах — и они завладевают мной уже наяву. На ходу. В закрытой кабине здешнего высотного подъемника. И что самое загадочное, в том времени, которое было вначале, ничего подобного не было вовсе, моя история заканчивалась вместе со стуком по крышке гроба. Но как говорится в любимой пословице Ролана, увяз коготок — всей птичке пропасть. Дракону, наверное, тоже.
…Глазами стоящего рядом со мной Ролана — или, скорее, Грегора? — я вижу трех смазливых юных кровопийц нового замеса, что возвращаются с ночного дежурства в онкологической клинике: ненормально легких на ногу, слегка хмельных. Мои друзья мне объясняли, что для блокировки нашего первородного проклятия динанцы используют то же специфическое средство, каким отучают своих смертных сограждан от наркотика и заодно тренируют солдатиков Зеркального Братства, чтобы не кололись на допросах третьей степени. Эта дьявольская выдумка меняет местами «ломку» и «кайф», причем «ломка» страшнейшая, зато и «кайфа» выходит очень много.
И вот наша удалая тройка, двое юнцов и одна девушка, набредя случайно на заброшенную баскетбольную площадку, решает от вящего облегчения перекинуться в мячик. Другой вопрос, откуда они его достали, но мое видение именно на этом дает логический сбой.
И тут я снова вижу перед собой тускло-желтую равнину, где курчавятся плодовые деревья и маисовые поля, где неподвижно застыли стада маленьких верблюдов и овец, а люди в пестротканых накидках и круглых шляпах так же недвижимо выпасают скот и блюдут сады и злаки. А прямо передо мной, отчасти перекрывая эту картину, две команды древних бойцов-майя разыгрывают священную игру в литой каучуковый мяч. По правилам, его надо загнать в кольцо, не касаясь пальцами рук, и вот юркие смуглые тела принимают самые невероятные позы, причудливо изгибаются в попытке направить тяжелого летуна поближе к цели.
Проигрыш — смерть, выигравший получает от зрителей всё, что они способны дать, понимаю я. Когда-то я читал об подобном состязании в честь какого-то из зловещих древних богов.
Вот одному из бойцов, наконец, удается забросить мяч в высоко закрепленное в каменной стене горизонтальное кольцо. И — удивительное дело! Мяч пролетает через кольцо снизу вверх и исчезает, а в игре появляется новый округлый снаряд.
Так происходит еще и еще раз, пока я не замечаю некой пугающей странности: на каждом мяче изображено лицо, спокойное и просветленное, как лик буддийского монаха. У людей, напротив, вместо лиц как бы пустые маски.
Чья-то мягкая и прохладная рука крепко обхватывает меня за плечи, не давая повернуть голову назад.
— Это одни и те же игроки. Они возвращаются всё более умудренными, — успокоительно говорит мне знакомый голос. — Внизу только тела. Рано или поздно мяч попадет куда ему нужно, но в принципе игра будет длиться до конца времен.
— Эта игра состоит в том, чтобы, не задумываясь, отдать — и не надеяться на возврат, — догадываюсь я.
— Да, ты можешь получить дар лишь тогда, когда отречешься от всего вообще, даже от надежды, последнего, что осталось на дне ларца, когда захлопнулась крышка, — отвечает голос.
— «Можешь получить» — но не «получаешь непременно»?
— Да, отец мой в Крови. Знаешь, ад, я думаю, был создан вовсе не в наказание, а чтобы придать остроту игре, — знакомо смеются за моей спиной.
— Железно гарантированное блаженство — какая скука, о Создатель! Ждать обоюдности пылких чувств — какая проза!
— А что будет в конце всех времен?
— Интересней не знать, чем знать со всей точностью. Ни ада, ни рая, ни награды, ни кары. Но та любовь, о которой я так часто говорила, будет там непременно. Во имя нее требуют и переносят тяготы, ликуют и гневаются, дают и принимают — но сама она не требует никаких условий и оправданий своему бытию. Смотри сам!
И тут я вижу, что мое собственное бледное лицо в окружении тонких белокурых прядей взлетает вверх — и не возвращается больше. А моя смертная плоть тает подобно воску, истекает, как прежде драконья кровь, ясно горит — и согревает всё вокруг своим жаром.
Глава девятая. Снова Ролан
Грегор упорно глядит ей в глаза, берет за руки — как он только осмеливается! Словом, ведет себя как ни в чем не бывало. И Римус: «дорогая» да «милая», чуть ли не «дитятко мое». Я того не могу, сижу, как напротив живого покойника. Когда-то я считал нас, ночных кровопийц, мертвыми по определению, так и говорил своему Дэйви и всем прочим. Но когда одно из таких существ сумело вернуть себе жизнь и с ней самую обыкновенную, не вампирскую смертность, — меня точно заморозило. Не поддаюсь на смешки и усмешки, не заговариваю и даже не смотрю, пытаясь отвлечься на иное дело. Как и прежде, иду, куда меня ведут, следом за ними всеми.
Карди (такое было у нее здесь имя?) вывела нас из лифта, и мы оказались перед высокими бронзовыми дверьми. Вход открылся, когда она раскинула руки крестом, приложив перстень к чему-то утопленному в косяк. Створы неохотно подались вперед. «Считывают, не торопятся», — пробормотала старуха, — и мы вошли.
Далеко вперед простиралась излюбленная в этих местах анфилада, разгороженная на отсеки высокими, до потолка и от стены до стены, ширмами густо расписанного стекла, которые были к тому же полуоткрыты. Мы находились в чем-то вроде прихожей или привратницкой, по-современному — холла: низкие мягкие диваны, обтянутые гобеленом ручной работы, фигурное железо спинок, обрешеток и каминной облицовки, наборные столики, висячие полки, ноутбук, выткнутый из розетки и прикрытый чехлом — на него, как м поняли, при надобности подавалась панорама окрестного пейзажа. Сразу при нашем появлении зажглись неяркие лампы холодного света.
— Вот моя перманентная резиденция, — представила ее Карди. — Дальше всё очень красиво, но мы, пожалуй, туда не пойдем. Говорить можно и тут с полной приятностью.
Она водрузила свою ношу на один из столиков, разлила кумыс почему-то в четыре чашки и выпила свою долю.
— Что касается точек над буквами, — продолжила она. — Дамы получили их ровно половину. Теперь задавайте мне вопросы вы трое.
— Оддисена, — сказал Римус. — С ней, я думаю, не так уж всё просто. Не социально-политические игры, не сохранение справедливости, тем более не благотворительность…
— Ну… вечные рыцарские игрища, — ответила женщина. — Мы состязаемся со слепыми стихиями и самой смертью — этим главным козырем, который кроет все остальные. Мы движем владыками, как фигурами в шахматах. Это истинная правда. Правда, но чушь. Мы властвуем, но…Знаете, как мы оберегаем себя от жажды властвовать? Я ведь не говорила?
