Переиграть Афродиту (СИ) - Самтенко Мария
— Вариант, что она просто борется за справедливость, я так понимаю, никто не рассматривает, — вставил Гипнос.
Нестройный хор голосов с недовольным соло Гермеса посоветовал ему поменьше дегустировать свой маковый настой.
— Афродита постоянно говорит о том, что думает только о счастье своих подруг. А также о справедливости и равенстве, — сумрачно сообщила Персефона. — О том, как прекрасен тот мир, в котором нет мужчин, войн, насилия, все живут любовью, песнями и искусством. И если сначала это звучит как бред, то потом, постепенно, ты начинаешь осознавать, что она в чем-то права. Может, и правда, без мужиков будет лучше?..
Персефона запнулась, поймав взгляд Аида — в его темных внимательных глазах читалась тревога.
— И, знаете, в какой-то момент я сама… начала увлекаться. Сделать из мужиков баб, несогласных — в Тартар, и все будет счастливы. Но кое-кто помог мне осознать, что она не права.
В этот момент ей очень хотелось сказать, что это — Аид, что ради его улыбки она готова смириться с наличием в этом мире мужчин, от которых до него она не видела практически никакой пользы, одни моральные убытки. Сказать, не обращая внимания на то, что в зале полно народу, сказать, чтобы посмотреть на его реакцию, чтобы убедиться, что по-прежнему интересует его не только в качестве союзника, потому, что его обращение — вежливое и корректное — во время «похищения», этот его спокойный голос, как будто ничего не случилось, как будто она не наговорила столько гадостей, может означать и то, что она больше совсем-совсем ему не нужна. Что он отпустил и забыл. О нем говорили, что он не умеет отпускать и прощать, но разве у него не было целой тысячи лет, чтобы научиться этому у смертных?
Назвать его имя было бы так легко! Это решило бы столько проблем. Однако мешало одно-единственное обстоятельство — Персефона твердо решила больше ему не врать.
Потому, что Аид здесь был не при чем.
— Моя мать, Деметра, — ностальгически улыбнулась царица. — Она тоже решила поговорить со мной на тему «все мужики должны исчезнуть». И, знаете, когда об этом говорит Афродита, ничего как-то вроде и не смущает. Но когда тебя навещает Деметра и начинает втирать то же самое, иногда даже дословно, ты сразу понимаешь, что эту идею не назовешь иначе, как сдвинутой.
— Мне казалось, она обожает Зевса, — пробормотала Геката, поправляя вуаль почти до подбородка.
Остальные присутствующие молчали — видимо, чтобы случайным словом не выразить так и витающую в воздухе общую мысль «потому, что Деметра сама сдвинутая».
— Мама почему-то решила, что Афродита оставит Зевса в живых, — пояснила Персефона. — Хотя, согласно Концепции, его место в Тартаре. И твое, Владыка, — она кивнула Аиду. — И твое, Гермий.
— Меня-то за что? — возмутился Психопомп.
— Ты слишком пронырливый. Так вот, насчет Афродиты, мне показалось, она хочет власти. Когда она узнала про то, что план с Аресом провалился, она была просто в бешенстве. Забавное, кстати, зрелище, вы бы видели. Тогда она случайно призналась… ну, не то, что призналась, скорее сболтнула… в общем, мне показалось, она считает себя дочерью и наследницей Урана. Вроде как она родилась из его семени, значит, как минимум, равна Крону.
— Ну, зашибись, — пробормотал Аид. — Слышал бы это Крон.
— Значит, ей нужна власть над миром? — уточнила Геката. — Хорошая вещь, мне тоже она нужна. Только возиться лень, знаешь ли.
— А вот ей не лень, — отрезала Персефона. — Хотя не знаю, может, это все мои домыслы, и на самом деле она борется за справедливость и равенство.
— А почему бы ей не превратить всех женщин в мужчин? — оторвался от чаши Гипнос. — Это же тоже равенство. И братство.
— Заткнись, Белокрыл, — прошипел Танат, который, видимо, слишком ясно вообразил процесс и результат.
— Я извиняюсь, а где она найдет на это дело сторонников? — встрял Гермес. — Что-то я сомневаюсь, что Артемида с Афиной и прочие амазонки захотят стать мужиками. Геката, ты хотела бы стать мужиком?
— Повтори свой вопрос вечером, — промурлыкала богиня колдовства. — У меня есть рецепт одного интересного зелья….
На этой позитивной ноте военный совет как-то свернулся. Аид предложил подождать с обсуждением конкретного плана действий до возращения Макарии, которая осталась на поверхности чтобы из невидимости понаблюдать за реакцией Артемиды и остальных на похищение Персефоны, и Минты, которая должна была спуститься с Олимпа сегодня утром, но почему-то задерживалась.
— Пока не забыл, а как они собрались размножаться без мужиков? — спросил Гермес у Персефоны, которая как раз объясняла слугам-теням, что она хочет видеть в своих покоях.
— Афродита собиралась устроить так, чтобы дети рождались от лесбийской любви, — пояснила она. — Но только девочки. Технические подробности не спрашивай, я не знаю.
Психопомп закрыл лицо руками и простонал, что не желает их знать.
Персефона усмехнулась и окликнула Аида:
— Владыка, — он обернулся с вопросом в глазах. — Здесь есть место, где мы можем поговорить наедине?
Глава 3. Аид
Персефона хотела поговорить с ним наедине.
Что ж, так или иначе, это было логично. Слишком много у них было недосказанного — и, Аид это чувствовал, слишком мало времени.
Полгода пролетели быстро, и он, кажется, так и не сделал за это время ничего полезного.
Приводил в порядок Подземный мир, карал и миловал, присматривал за Макарией, и время пролетало, не позволяя остановиться и задуматься. О чем задуматься? Да хотя бы о том, что… грядет.
Смутные ощущения не давали конкретики. Владыка даже не был уверен, что грядет что-то конкретное. В смысле ужасное, кошмарное, опасное для всего мира… просто ощущение Грядущей Хрени, нависшей над ним не то мечом, не то топором, не то ведром с холодной водой, коварно поставленным сверху на приоткрытую дверь.
Ощущение выматывало, не давало спать, хотелось все время быть начеку — но тяжело не понять, что это непросто даже для бога.
Когда он думал о Персефоне, то ненадолго переставал ощущать Хрень. Тогда он позволял себе забыться в мыслях о царице, о том, что значили ее слова, о том, не ведет ли она свою собственную игру.
В попытках разгадать ее, не имея на руках почти никаких исходных данных.
Тогда приходило беспокойство. Беспокойство за Персефону и ощущение грядущей Хрени накатывало поочередно, и ему стало тяжелее спать. Тратить время на заведомо безуспешные попытки уснуть было глупо, и он надевал шлем невидимости, подслушивал, подглядывал, подкармливая ощущение грядущей хрени небольшими деталями.
О том, что в последнее время слишком уж много жен начали отправлять в Аид своих мужей. О том, что войны разгораются сами по себе, и это притом, что бог, отвечающий за такое «сами по себе», отбывает свое наказание в Подземном мире. О том, что женщины — даже подземные — слишком уж недовольны своими мужчинами. О том, что слишком много в последнее время лесбиянок — аномально много даже для Эллады, которая всегда славилась любовью к… назовем ее «свободной любви».
Теперь это все сложилось в одну картину. Заговор Афродиты — это же надо до такого додуматься! Кажется, никто из его соратников не принял это всерьез (ну, может, кроме Таната, он тоже навидался в последнее время и удушенных младенцев мужского пола, и отравленных мужей, и заколотых любовников). Зря. Стихию Пенорожденной не следовало недооценивать. Человек ли, бог ли был способен на любую мерзость во имя любви.
Ощущение Грядущей Хрени постепенно обретало форму.
Кажется, от этого должно было стать легче — как становится легче, когда какой-то неопределенный страх получает свое физическое воплощение — но нет, нет, не помогало, тревожило все сильнее.
Как будто после того, как он похитил Персефону с поверхности, где-то словно включился обратный отсчет.
Аид привел свою царицу в единственную достроенную башенку.
Сверху открывался потрясающий вид на Подземный мир. Тот казался безграничным, как небо, море или земля, и Персефона надолго замерла, критически разглядывая открывшуюся картину зеленых джунглей: заполонивших все растений и редких в глобальном масштабе группок подземных и теней, сражающихся с ползучей зеленью. Было видно, что растительность неуклонно проигрывает, однако Аид полагал, что огородные работы останутся излюбленной карой для грешников на ближайшие несколько лет.
