Аркан / Ежовые рукавицы (СИ) - Вересень Мара

— Привет, солнышко, ты тут один? — спросила я доступную для диалога часть ребенка.

Сын выпрямился, одернул курточку, ковырнул ботинком газон, отошел от куста, в котором торчал минутой раньше, пригладил рукой растрепавшуюся черную, как смоль, челку и как бы случайно за кусты глянул.

— Да, никого живого, только я, — в голосе дитяти звучала досада и вселенское смирение.

— А мертвого? -— на всякий случай уточнила я.

— И мертвого, — сказал Рикард и посмотрел честными глазами Марека Холина.

Я поумилялась и пошла к дому. Там наверняка вкусное томится, а у меня от впечатлений уже желудок к спине прилип.

...Лайм всегда говорил правду. Его Най научил, что лучше сказать правду, а еще научил, как сказать правду так, чтобы тебе за это ничего не было. Поэтому, когда забавно взъерошенная мама спросила, он ответил. Ежи не подходили ни по одному параметру. Их тут уже не было. Если бы и были, то не живые. А раз бегают, значит уже не-мертвые? Так ведь? А мама только про мертвых спросила.

4. Канта́

Став приехал на смену и с удивлением обнаружил у себя в кабинете высокое начальство, спящее своей начальственной мордой на столе в журнале заявок. Работающий экран подсвечивал морду синеньким придавая ей умилительный зомбооттенок. На душе потеплело, но как всякий темный, а еще и гном Став не жаловал тихушный захват облюбованных территорий. Потому светсферы жахнули на максимум и гномья глотка тоже, но вежливо.

— Холин, кирку тебе в за… тылок? Какой бездны ты тут?

Замнач восставал медленно, но уверенно, и Став, грешным делом, подумал, что Гарпия стукнула-таки про близкие контакты, однако мутноватый начальственный взор огнем мщения не горел. Он вообще никаким огнем не горел, только тем, что экран отбрасывал.

— Тебе спать негде? — поинтересовался гном, краем глаза поглядывая в монитор экрана, где лесенкой выстроились вкладки отчетов по незакрытым заявкам. У всех вкладок были одинаковые индексы в кодировке.

— Есть где, — признался некромант, — и я там даже был. Но не пошел. Там у них пиргорой и радости, куда я с такой рожей на праздник? Хоть ты пойди покапай, чтоб голову разгрузить.

— Лопаты в подсобке, свободных заявок до бровей.

Холин поднялся, похрустел сочленениями и, растирая ладонями помятое о журнал лицо, шагнул к двери.

— На кладбище?

— Думаешь, там меня не найдут?

Вопрос был риторический.

Когда начальство вымелось, нагло уйдя гранью не успев как следует дверь прикрыть, Став уселся за свой стол, наново отрегулировал высоту стула и принялся поправлять сдвинутое со своих привычных мест добро. Журнал заявок он бы так и схлопнул не глядя, если б не зацепился взглядом за заметку внизу страницы, где в столбец были выписаны четыре места: угол Рыночной и Косой, Вертлюга, Старая Тьмень, Звонца. Звонца было почеркано по низу так, что на несколько страниц отпечаталось.

Дом был неполная чаша. Собственно, самому дому было нормально, Марека он снисходительно терпел, а у меня терпение поистощилось. Я ждала, что сегодня он придет пораньше, чтобы отпраздновать мой первый рабочий день, но минуты тянулись, и мне делалось все тоскливее. Потому я, чтоб не остаться с минутами наедине, не торопила засидевшихся гостей, разбежавшихся по углам и интересам. И даже детей тьмы по постелям не гнала.

Все трое мило смотрелись рядышком — два мерцающих темных пульсара с сюрпризами и искристая до рези в глазах бело-золотая колючка — Дара с Рикордом и Найниэ. Дара, как всегда упакованная в наушники, возилась на полу со стопкой бумаги и цветными мелками, Лайм, тоже на полу, конструировал очередного нежизнеспособного монстра из анатомического конструктора, Най возвышался над ними в кресле с непередаваемо царственной покровительственной миной, как могут смотреть только эльфы и подростки. Най работал за двоих. Иногда он отрывался от страниц и поглядывал на меня, тотчас вызывая улыбку. Он был вылитый Альвине, только трогательно юный и рыжий. Такой же теплый свет. Вот. Улыбнулся в ответ. Колючее солнышко.

— Угу, — сказала Дара, не поднимая головы от рисунков.

Дочь редко пользовалась словами, мастерски обходясь без них даже в школе, предпочитая писать или рисовать. У нее было очень выразительное лицо, и сейчас это лицо выражало сочувствие моей недальновидности. Думаете, такое не изобразить? Вы просто не видели Дару. А еще я почувствовала добродушно-снисходительное похлопывание ладошки по руке.

Лисия пришла, хоть я и не думала, что придет. И Альвине пришел. Этому вообще приглашения не нужны были. Он семья, даже Мар это принял, но никогда не отказывал себе в удовольствии поперебрасываться с Эфарелем колкостями. После ужина бывшие супруги остались пошептаться в столовой, а мы с детьми пошли в гостиную.

Я вздохнула, покосилась на входную дверь. В последнее время Мар повадился прятаться. Не целиком, так, будто едешь знакомой улицей и вдруг перед носом стенка и знак объезда. Поэтому мне не всегда удавалось обнаружить его самого на подходе к дому, а порой он, пользуясь начальственными привилегиями, и вовсе гранью шастал.

С кухни потянуло чем-то некондиционным, что было странно, потому что сегодня там возилась Годица. Ее вообще-то в гости позвали и за детьми присмотреть, но она была бы не она, не отправься на кухню строить нашу кухарку в три ряда под сковородками.

Я бросила на полу у кресла черновик великого опуса, опрометчиво поименованного Маром работой на соискание степени магистра темной магии, который освежала в памяти от скуки, и отправилась любопытствовать.

“Плотность задымления помещения измеряется количеством топоров, развешанных в одном кубическом метре воздуха”, — споро перевел мой мозг фразу “хоть топор вешай” на исключительно умный язык, коим полагалось изъясняться в магистерской.

В сизых клубах, вяло тянущихся к вытяжке, нашлась озадаченная Годица. Полуорка вертела в руках погрызенный регулятор температуры от духовки, внутри которой дотлевали остатки чего-то, наверное, вкусного.

— Мощно, — прокомментировала я.

— Отож! — изумлялась Годица. — Сколько помню, тут ничего не водилось, откуда крысы? Да еще ушибленные, чтоб вместо харчей магпласт грызть.

Я задумалась. Сильно сомневаюсь, что мы с Маром недостаточно отвратительные круги в систему охраны дома встроили. Если бы я сама чертила, одно, но Марек лично с мелками бегал, глазами блестел и шутки неприличные шутил про окружности, дуги и вписанные фигуры. Вот, кстати, где его собственную фигуру носит? И магфон молчит.

Задумавшись, прошла мимо двери в столовую и замерла. В гостиной говорили интересное. Я моментально почувствовала себя неловко, но все равно осталась стоять и слушала.

— Най все время здесь, будто своего дома нет. Неужели ты не видишь, что с ним что-то происходит? — беспокоилась Лисия.

— Вижу, — спокойно и тепло отзывался Альвине, — и даже знаю, что. Это нормально, Лис. И потом, тьма так притягательна, устоять невозможно, тебе ли не знать?

Он непременно сейчас улыбается, а Лисия краснеет. Лис вообще легко краснеет и становится очень милой.

— Но… но она совсем дитя, как такое вообще возможно?

— А чего ты взяла, что это Элена? — он всегда так говорил, с ударением на последний слог, протягивая “л” неуловимым музыкальным тоном.

— О… О… И… И что теперь с этим делать?

Действительно, что мне теперь с этим делать?

— Зачем с этим что-то делать? Разве в любви есть что-то дурное? Люди… Упрекаете нас за холодность и тысячелетние правила, а сами стыдитесь чувств и прячете сердце там, где его нужно открыть. Я думал, ты поняла это, пока мы были вместе, пусть и недолго.

Мои плечи обнял теплый свет, и я точно знала, все, сказанное Альвине для Лисии, было сказано и для меня тоже.

— Но мальчик переживает! — волновалась мать, и я ее даже понимала.

— У него возраст сейчас такой, он переживает по любому поводу. Уже поздно, Лис. И… нам, кажется, пора.