Эшли Дьюал - Смертельно прекрасна
— Ты тут не причем.
— Тогда кто причем?
— Это долгая история. — Отмахивается тетя Мэри, но я заинтригована и сбита с толку. В Северной Дакоте никто не стал бы церемониться и уже давным-давно врезал бы таким любопытным идиоткам по лицу. — Нашу семью в Астерии недолюбливают. Ты же знаешь.
— Я думала, все это выдумки. — Удивленно вскидываю брови и усмехаюсь. — Неужели жители Астерии действительно сторонятся коттеджа Монфор-л'Амори?
— И не только коттеджа. Вместе с предками нам по наследству перешли еще и глупые предубеждения. Вот что значит — пускайте корни в новом месте, иначе застрянете вместе с паразитами. — Мэри-Линетт хмыкает и тянет меня в обратную сторону. — Думаю, нам пора возвращаться. Если тебе завтра в школу, нужно идти спать.
— Но чего именно боятся люди? — Спрашиваю я, растерянно нахмурив брови. — Мама ничего мне не рассказывала об этом.
— И хорошо. Иначе спала бы ты, моя дорогая, по ночам совсем не сладко.
— Я заинтригована. Расскажи, тетя Мэри.
— Ну, что ты, как маленькая?
— Но мне, правда, интересно.
— Нет в этом ничего интересного, — молниеносно всегда веселая и общительная Мэри-Линетт становится печальной. Она отводит взгляд в сторону и шепчет так тихо, что я едва слышу, — я бы многое отдала, чтобы никогда об этом не знать.
ГЛАВА 2. ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
Я хотела поехать в школу на машине. Правда, очень хотела. Тащиться по угловатым улицам и неизвестным переулкам пешком казалось мне отвратительной перспективой, тем более что теперь я знала о странной любви жителей Астерии к моей семье. Но потом меня озарили яркие, настоящие такие, солнечные лучи. Они прорывались сквозь толстые, да и к тому же серые шторы, и я, не веря, поднялась с кровати.
В Северной Дакоте все дни промозглые и холодные. Нет, у нас бывало тепло, но так редко, что каждый раз я забывала: каково это, нежиться утром на солнышке. Глупо, да уж, но оттого мое желание пройтись пешком по солнечной Астерии возродилось из пепла, и я быстро понеслась в ванную комнату, дабы не терять времени зря.
Волосы торчали в разные стороны после душа. Я пару раз взъерошила их пальцами, причесала и застыла у комода. Вещи вытащила наугад. Старую футболку «Рамоунз» и мои нелюбимые джинсы, они потертые и дурацкие, но я нашла их на барахолке и отдала всего три бакса. Экономия стоила того. Сидели они нормально, пусть и бесили меня.
Я никогда не переезжала, поэтому понятия не имею, что нужно взять с собой. Робко оглядываю комнату, а затем пожимаю плечами. Какая разница? В конце концов, не съедят же они меня, если я не возьму пару лишних тетрадей. Ну, а даже если и скажут что-то, то пожалеют. Я школу никогда не любила. Школу — то есть и учителей, и уроки, и все вместе взятое. Потому никто со мной не связывался. Знали, что мне наплевать.
Правда, есть одна проблема: тут я — никто. Нет моего отца, который бы встал на мою сторону, что бы ни случилось. И мамы нет, которая взорвала бы мозг обидчикам своими психологическими формулировками и убеждениями. Тут я одна. Меня никто не спасет, не прикроет. Придется самой отвечать за свои поступки и за свое равнодушие. А если учесть, что у семьи Монфор здесь не так уж и много друзей, легче мне не станет. Уж точно.
Спускаюсь по лестнице, опираясь ладонями о шероховатые поручни. Этот дом такой старый. Но, в то же время, есть в нем что-то завораживающее. Наверно, меня очаровывает неизвестность. По этим ступеням ходила моя мама, моя бабушка и ее мама. Разве в это так просто поверить? О, нет. Как представлю себе призрачные голоса, гуляющие по мансарде, так сразу душа леденеет.
— Ари, подойди на минутку, — слышится с кухни голос тети Норин, и я послушно иду к ней, на ходу разминая плечи. Поспать нормально не получилось. Я ворочалась, невольно вспоминая о том, о чем хотела бы забыть. — Твой завтрак и обед.
Тетя Норин, одетая в закрытый свитер и плотные брюки, протягивает мне упаковку с чем-то горячим. Я благодарно улыбаюсь.
— Спасибо. — Прячу еду в сумку.
— Ты прекрасно выглядишь. — Улыбается Норин и смущенно сцепляет в замок руки. Она как всегда спокойна, робка. Создается впечатление, будто она всеми силами старается выглядеть отрешенной, в то время как внутри горит, как огонь. — Знаешь, ты очень похожа на бабушку. Тебе говорили?
— Да. Пришлось рассказать, ведь ни у кого в нашей семье больше нет огненно-рыжих волос. — Я криво ухмыляюсь. — Такое трудно скрыть.
— Глаза у нее тоже были изумрудными, — задумчиво проговаривает тетя, приближаясь ко мне почти вплотную. — Поразительное сходство.
Неуверенно улыбаюсь. Не знаю, почему сравнение с бабушкой заставляет мою кожу леденеть от ужаса, будто бы Силест Монфор была опасным и чужим человеком.
Я собираюсь уйти, однако тетя Норин вскидывает руку и восклицает:
— Подожди, совсем забыла! — Она порывисто отворачивается и подносится к шкафам с травами. Ищет там что-то, то и дело, бормоча себе нечто непонятное под нос. Я гляжу на нее с любопытством. Когда тетя Норин выпрямляется, в пальцах у нее оказывается сухой, перевязанный пучок каких-то растений. — Держи. — Она протягивает его вперед.
— Эм, — я недоуменно вскидываю брови, но все же принимаю подарок, — что это?
— Люцерна.
— Люцерна?
— Это к удаче, Ариадна. Спрячь в сумку или в карман джинс. Станет страшно, просто прикоснись к ней. Волнения исчезнут, я обещаю.
Растерянно гляжу на тетушку. Так-так, мамины штучки. Она тоже любила говорить нечто подобное, пропитанное магическим смыслом и полной околесицей. Трава, которая приносит удачу? Ну, а почему бы и нет, верно?
Я натянуто улыбаюсь.
— Спасибо.
— Я серьезно. — Будничным тоном вторит тетя Норин. — Мысли материализуются, а люцерна поможет тебе направить их в нужное русло.
— Окей. Как скажешь.
Я усмехаюсь, но траву не выбрасываю. Прячу ее в сумку и выкатываюсь из кухни. У меня чокнутая семейка. Если все Монфор-л'Амори верили в то, что травы приносят удачу, а сны становятся явью — неудивительно, что никто не рвался с ними общаться.
Я выхожу из коттеджа и невольно улыбаюсь. Я даже не думала, что умею улыбаться. После смерти родителей и Лоры мое сердце превратилось в глыбу льда. Несколько долгих месяцев я не могла даже слова произнести, ни то, что встать или рассмеяться. А теперь на моем лице плавает легкая улыбка. Возможно, я смогу привыкнуть, смогу жить дальше.
И мне хочется в это верить, потому что прыгать с крыши я не собираюсь. Выходит, мне остается или взять себя в руки и послать к черту всю ту боль, что теплится у меня на сердце, или согнуться под ее тяжестью и провести всю оставшуюся жизнь в скитаниях по тем воспоминаниям, которые мелькают в голове.
