Долина смерти (ЛП) - Халле Карина

— Мне не нравится, — шепчет Обри, стуча зубами от холода. — Что если это ловушка?

— У нас нет выбора. Элаю нужно тепло, буря усиливается. Еще немного, и мы замерзнем, — Обри трясет всем телом.

Мы спешиваемся и, поддерживая Элая, направляемся к хижине. Джеопарди остается стоять в снегу, от него поднимается пар.

Дверь обледенела, но не заперта. Открываем ее и попадаем в маленькую комнату. Камин, полки с припасами, узкая кровать под окном.

— Отнеси его туда, — говорю я и помогаю Обри дотащить Элая до двери. — Я разведу огонь.

Внутри жутко холодно. Изо рта вырывается пар. Нахожу все необходимое для разведения огня. Руки дрожат, но мне удается разжечь пламя.

— Нужно проверить Джеопарди, — говорю я, когда огонь разгорается. — Забери вещи.

Обри смотрит на меня усталым и полным печали взглядом.

— Будь осторожен, — шепчет она.

Холод бьет, как кувалдой. Ветер вбивает снег в кожу. Видимость нулевая. Джеопарди стоит на месте, опустив голову. Темный силуэт в белой мгле.

Сердце разрывается на части.

Я должен забрать его в хижину. Места немного, но мы бы как-нибудь разместились. Нужно защитить его от того, что бродит по лесу.

Но это невозможно. Они знают, что мы здесь. Джеопарди станет мишенью или, что еще хуже, рычагом давления.

— Прости, парень, — шепчу я, гладя его заиндевевшую гриву. — Мы с тобой столько пережили…

Решение приходит мгновенно, единственно верное. Снимаю седло, уздечку. Кладу под навес, чтобы хоть как-то защитить от непогоды. Забираю вещи. Джеопарди смотрит на меня умными глазами, словно понимает, что происходит.

— Тебе нужно уходить, — говорю ему, чувствуя, как зубы начинают стучать от холода. — Найди дорогу домой. Ты знаешь эти тропы лучше всего.

Глупо разговаривать с лошадью, но мы прошли вместе тысячи километров. Если кто и доберется до ранчо, так это он. Я верю.

Целую его в замерзший нос и шлепаю на прощание.

— Беги! — кричу ему. — Уходи! Возвращайся домой!

Он медлит лишь мгновение, а потом срывается в галоп. Исчезает в белой мгле. Ком подкатывает к горлу, но я не могу позволить себе слабость. Джеопарди больше, чем просто лошадь. Он друг и верный товарищ.

Надеюсь, я его еще увижу.

Вернувшись в хижину, вижу, что Обри промыла рану Элая и наложила свежую повязку. Жар не спадает, но кажется, ему стало немного легче. Он спит.

— Джеопарди? — спрашивает она, когда я захожу.

— Ушел, — коротко отвечаю я. — Я отпустил его.

Она кивает, понимая.

— Думаешь, он доберется до ранчо?

— Он знает дорогу, — говорю я, но уверенности нет. — Надеюсь, его кто-нибудь найдет. Может, какой-нибудь лыжник приютит. В любом случае…

Ему будет лучше, чем нам.

Наступает тишина, нарушаемая лишь тяжелым дыханием Элая и потрескиванием огня. Снаружи бушует буря. Ветер воет, проникая в каждую щель. Огонь почти не греет, и мне становится страшно.

Когда опускается ночь, приходит еще более сильный холод. Несмотря на огонь, теперь горящий слабо, чтобы экономить дрова, температура в хижине опасно падает. На внутренней стороне окна образуется иней, кристаллические узоры распространяются по стеклу, как тянущиеся пальцы.

Обри сидит рядом со мной, закутавшись в куртку, дрожа, несмотря на все попытки скрыть это. Ее губы приобрели синеватый оттенок, пальцы неуклюжи от холода, когда она пытается согреть их.

— У тебя признаки переохлаждения, — тихо говорю я, не желая беспокоить Элая, который, наконец, крепко уснул.

— Я в порядке, — настаивает она, но легкая невнятность слов выдает ее.

— Ни черта не в порядке, — встаю и иду к рюкзаку. — Никто из нас. Надо согреться. Сейчас же. Иначе уснем и больше не проснемся.

Я достаю спальник, рассчитанный на суровые условия, но и его будет недостаточно. Один спальник. На одного.

— Нам придется делиться теплом, — говорю я и расстилаю спальник у камина. — Другого выхода нет.

Обри смотрит на меня, и я вижу в ее глазах ужас и осознание.

— Ты хочешь сказать…

— Раздевайся, — перебиваю. — И я тоже. В спальник. Голыми. Либо это, либо замерзнем до смерти к утру.

26

—

ОБРИ

Меня трясет.

Холод проник так глубоко в кости, что я не уверена, что когда-нибудь снова согреюсь. Все ощущается далеким, словно сквозь вату. Голос Дженсена доносится словно из-под толщи воды, настойчивый:

— Раздевайся.

Любого это заставит вздрогнуть.

Я смотрю на него, не понимая.

— Обри, — Дженсен появляется передо мной, руками держа мое лицо. Даже через оцепенение я чувствую его тепло. — Сосредоточься. Слушайся меня.

Я пытаюсь кивнуть, но мое тело, как чужое, не слушается.

— Нужно снять с тебя мокрую одежду. У огня ты не высохнешь быстро, — в его голосе лишь твердость, но в глазах прячется страх. — Давай.

Отдаленно я понимаю, что должна бы смутиться или сопротивляться, но это ощущение где-то очень далеко. К тому же, он видел меня и раньше, касался и целовал.

Но мои руки бесполезны, как чужие. Пальцы Дженсена быстро расстегивают куртку, снимают слои мокрой, тяжелой ткани. Ботинки. Джинсы, прилипшие к ногам. Рубашку. Бюстгальтер.

Ледяной воздух обжигает обнаженную кожу, словно тысячи крошечных игл вонзаются в меня. Из горла вырывается тихий, жалобный стон.

— Я знаю, — шепчет Дженсен, его голос — словно теплое одеяло в зимнюю ночь. — Скоро станет лучше. Потерпи.

Дженсен расстилает спальный мешок перед огнем и встает перед ним, снимая свою рубашку. Его сильно трясет, он почти так же замерз, как и я. Мы оба в опасности.

— Нужно снять всё это, — произносит он, и его рука тянется, чтобы стащить мои трусики с оледеневших бёдер. Касание какое-то отстранённое, будто у доктора, совсем не такое, как бывало. Он быстро освобождается от остатков одежды. Я, в полузамороженном состоянии, вижу лишь вспышки: широкие плечи, жар, исходящий от него, татуировка на плече.

Он бережно ставит меня на колени и помогает забраться в спальник, а потом застегивает молнию. Вздрагиваю от прикосновения его кожи, чуть теплее моей. Боль пронзает меня, когда кровь медленно возвращается в окоченевшие конечности.

— Ты молодец, — шепчет Дженсен в мои волосы, обнимая, притягивая к своей горячей груди. — Боль означает, что тепло возвращается.

Мне нехорошо. Кажется, меня сначала заморозили, а теперь поджаривают. Каждый сантиметр кожи кричит, нервные окончания оживают с протестом. Я кусаю губу, чтобы не застонать.

Руки Дженсена двигаются медленно, но уверенно по моим рукам, спине, создавая тепло и трение. Спальный мешок удерживает тепло, создавая кокон, который становится всё теплее. Минуты тянутся медленно, возможно, даже дольше. Время словно растягивается.

Постепенно, мучительно, боль начинает отступать. Тепло медленно возвращается в мое тело. Дрожь, от которой стучали зубы, начинает стихать. Я снова начинаю осознавать происходящее вокруг: потрескивание огня, вой ветра снаружи, ровное дыхание Элая на койке и присутствие Дженсена, обнимающего меня.

И вместе с осознанием возвращается и остальное. Близость нашего положения. Ощущение его кожи на моей, каждый участок соприкосновения словно пронизан электричеством. То, как его дыхание касается волос на моей шее. Его рука обвивает мою талию, ладонь лежит на животе.

— Лучше? — спрашивает он, его голос звучит низко и хрипло.

Я киваю, не доверяя своему голосу. Я жива. Непосредственная опасность миновала. Но на ее место пришла другая — осознание его, нас, всего нерешенного между нами.

— Спасибо, — наконец выдавливаю я, поворачивая голову, чтобы взглянуть на него.

Он криво усмехается, и отблески пламени танцуют в его глазах.

— Это я должен благодарить тебя. За этот кусочек рая перед тем, как мы встретим ад.

Мы замолкаем, и слышны только наше дыхание и шум бури снаружи. Мне следовало бы отстраниться. Возвести стену между нами. Но я устала от стен. Устала бороться — с ним, с собой, с миром.