Наталья Якобсон - Живая статуя
Вообще все, что происходило вокруг, было крайне необычно. До прихода Эдвина в жизни Марселя не происходило ничего из ряда вон выходящего, никаких чудесных путешествий по необитаемым призрачным городам, никаких волшебных сюжетов для картины и ни единого ночного налета нечисти. Разве только загадочная красавица, промелькнувшая в вечерней толпе на площади Рошена. Марсель хотел верить, что это ее, неземную царицу, он видел тогда, всего за каких-то пять минут до своего знакомства с Эдвином. То была памятная ночь. Живописец никак не ожидал, вернувшись в свою каморку, застать настоящее сверхъестественное создание. Но, должно быть, в мире, пусть даже небесном, соблюдалось неукоснительное равновесие. С появлением ангела пришла и рать демонов. Одно божественное создание привело за собой целую стихию обитаемой адской тьмы. Возможно, между светом и тьмой соблюдались условия некого нерасторжимого договора. Добро жило бок о бок со злом. Ангел должен был терпеть проказы демонов и карать их лишь тогда, когда они переступят границу дозволенного.
Марсель ощутил себя прозревшим, ведь у него открылись глаза на тот мир, который не замечали остальными. Люди возле него оставались близорукими, а он один мог лицезреть крылатых воздушных созданий и тварей, ползающих в ночной тьме. И не важно, что все, увиденное им в этом втором, незримом для прочих мире, оказалось мистическим и страшным. Главное, он узнал достаточно, чтобы обрести веру в существование высших сил.
Дворец фей, мирно покачивающаяся в темном канале гондола и танцующие цветные огоньки над водой еще могли оказаться всего лишь грезой, но постепенный спуск в недра земли к низам избранного общества был слишком болезненным, чтобы показаться нереальным. Шею до сих пор покалывало от укусов. Поцелуи теней всегда дарили боль и отнимали кровь. В воспоминаниях о теневом обществе чернота смешивалась с яркими, чуть потрескавшимися фресками на стенах, целой чередой чарующих, таинственных образов. Марсель помнил, как тени стали целовать его в шею, и стены, расписанные фресками, закружились перед его глазами красочным хороводом. Если бы только в тот миг с ним был медальон Эдвина, то никто из теней не посмел приблизиться к нему, коснуться его кожи своими бледными, отдающими могильным холодом губами и прокусить кожу. Но медальона с Марселем тогда не было. Он остался лежать в мастерской, поблескивал на столе, и ничья когтистая лапка тогда еще не тянулась к нему. Демоны ополчились на живописца позже, когда их дружба с Эдвином возросла и укрепилась.
Марсель помнил, как Эдвин разговаривал с кем-то у теней. На один миг до него долетели обрывки разговора, тихие и смутные, будто в полусне. Эдвин назвал собеседника Кловисом и ответил на какой-то вопрос, которого Марсель расслышать не смог «никогда не надейся». А потом Кловис спросил:
— Неужели ты казнишь Бланку…во второй раз?
И Эдвин ответил:
— Нет, не ее, а ту предательницу, которая ввела ее в ваше общество. Если Бланка не хочет быть лишней, то для нее нужно освободить место. Помнишь, вас должно быть на перечет, ни одного лишнего, занято могут быть лишь то число мест, которое я назвал.
— Первоначальное число?
— Прибавь сюда любых троих, которых я разрешаю выбрать вам за три столетия. Век еще не прошел, а вы уже привели новенькую. Та, которая нашла ее, уступит ей свое место. Я не хочу, чтобы среди вас возникали лишние.
— Потому что наша сила растет?
— Потому что многие могут стать единомышленниками Шарло и счесть любую милость проявлением моей слабости. Позови Вирджинию!
Голос Эдвина становился все более отдаленным, но Марсель видел, как в бледной ладони ангела, откуда ни возьмись, появился острый стилет.
Медленно, как загипнотизированная откуда-то из темноты вышла женщина, такая же темноволосая и изящная, как все тени. Только волосы у нее были растрепаны, а не уложены в элегантную прическу, как у всех остальных дам. Вирджиния двигалась к двум господам, стоящим в углу, неуверенно, как мотылек, летящий на пламя. Может, это нестерпимое сияние, исходившее от лиц Эдвина и Кловиса, слепило ее. Они стояли во тьме, златокудрый кавалер и грустный таинственный брюнет, похожие на ангела и демона.
Вирджиния заламывала руки, ее губы двигались в безмолвной мольбе, но слов с них не срывалось. Она сильно боялась, но вот только кого? Кловиса или Эдвина?
Марсель уже проваливался в обморок и мало что мог понять, только голос Эдвина, донесшийся откуда-то издалека, вдруг стал хорошо различим.
— Смотри, как я поступаю с предателями! — произнес Эдвин.
Приговоренная упала перед ним на колени, но он даже не сделал попытки помочь ей подняться. Таким хладнокровным и неумолимым Марсель еще никогда его не видел. Эдвин секунду играл со стилетом, наблюдая, как свет свеч дробится и преломляется в остро отточенном лезвии, а потом надрезал себе запястье и приблизил кровоточащую ранку к губам Вирджинии. Она жадно приникла к порезу всего лишь на миг, достаточный срок для того, чтобы сделать небольшой глоток, а потом медленно, шатаясь, поднялась и отошла в сторону, к той самой стене, где в высоте под куполом потолка манила и очаровывала взгляд фреска с изображением царицы, попирающей дракона.
Вирджиния подняла руку, чтобы вытереть кровь с губ, и на ее ладони остался ожог. Что же это сон или воспоминание? Марсель помнил, как женщина покрылась ожогами, которые появлялись откуда-то извне, будто кровь воспламенялась внутри нее. А потом она сгорела заживо, не потому что задела и опрокинула на себя одну из свечей, огонь опять вышел откуда-то изнутри, из каждой поры ее кожи, из ноздрей и рта. Платье вспыхнуло, как хорошо просмоленный факел, воспламенились длинные пряди. Огонь не пощадил и ее идеального, будто сделанного лучшим ваятелем из алебастра лица. А тени стояли кругом и равнодушно наблюдали за тем, как живая дама обращается в пепел, а огонь затихает и гаснет на мраморных плитах так, будто его не было вообще. Наблюдая жуткую пантомиму, тени молчали, и было что-то страшное в их молчании.
Эдвин, ты карающий ангел, хотел тогда крикнуть Марсель, и только ему одному ведомо, за какие злодеяния можно покарать такое совершенное существо, каким была эта дама. Только бессилие от потери крови и наступающий сон не давали ему закричать. Он был уверен, что это кровь Эдвина воспламенилась внутри вен Вирджинии и сожгла ее, но гнал прочь от себя эти воспоминания. Ему ли ввязываться в распри между ангелами и злыми духами. Эдвин во всем разберется сам. Что бы он не сделал, каждый его поступок будет правильным.
Марсель аккуратно ощупал шею. Медальон, слава богу, был на месте. Его демоны еще не успели утащить, потому что перед сном Марсель застегивал сорочку и камзол на все пуговицы, и клал руку на грудь в том месте, где нагревался и чуть пульсировал, как второе сердце, покрытый рунами золотой овал. Вскоре лицо, изображенное на портретике внутри крошечного овального футляра, обратится непрекращающимся наваждением, и медальон станет не вторым, а единственным сердцем Марселя. Он будет давать живописцу энергию для труда и волю к жизни, к борьбе с легионом тьмы, врывающимся с наступлением ночи в его жилище.
