Мелисса Марр - Любимый грешник
Она постаралась придать голосу спокойную интонацию:
— Я уже взрослая, бабуль. Я не хочу убегать и скрываться.
— Ты не понимаешь, — начала бабушка.
— Вообще-то, понимаю. — Эйслинн взяла ее за руку. — Правда, я действительно понимаю. Они ужасны, я знаю. Но я не хочу провести свою жизнь, прячась от мира из-за них.
— Твоя мать была такой же, глупенькой, уверенной, что у нее все получится.
— Правда? — Голос Эйслинн оборвался.
Бабушка никогда внятно не отвечала на вопросы о последних годах жизни мамы.
— Если бы она не вела себя так, — с горечью продолжала бабушка, — она до сих пор была бы с нами. — Голос ее звучал слабо, она казалась не просто усталой, а изнуренной, изможденной. — Я не вынесу, если потеряю еще и тебя.
— Я не собираюсь умирать, бабуль. Она ведь умерла не из-за фейри, она…
— Ш-ш. — Бабушка посмотрела на дверь.
Эйслинн вздохнула:
— Они не могут услышать меня здесь, даже если они прямо за дверью.
— Ты не можешь этого знать. — Бабушка расправила плечи. Теперь она выглядела не как измученная старая женщина, а как строгий воспитатель, который все детство внушал Эйслинн необходимость дисциплины. — Я не позволю тебе совершить глупость.
— В следующем году мне будет восемнадцать, — возразила Эйслинн.
— Прекрасно. А до тех пор ты живешь в моем доме, а значит — и по моим правилам.
— Бабушка, я…
— Нет, — отрезала бабушка. — С сегодняшнего дня — в школу и обратно. Можешь брать такси. Будешь постоянно докладывать мне, где ты находишься. Больше никаких прогулок по городу. — Морщинки на ее хмуром лице слегка разгладились, но решительность ее не ослабла. — И так до тех пор, пока они не перестанут ходить за тобой. И прошу тебя, не спорь со мной, Эйслинн. Я не смогу снова пройти через это.
На это Эйслинн нечего было сказать.
— А как же Сет? — Тихо спросила она.
Выражение лица бабушки смягчилось.
— Он так много значит для тебя?
— Да, — ответила Эйслинн и в ожидании прикусила губу. — Он живет в поезде. Стальные стены…
Бабушка посмотрела на нее и, наконец, уступила:
— Такси туда и обратно. И оставайся внутри.
— Обещаю. — Эйслинн обняла ее.
— Понаблюдаем еще какое-то время. Они не смогут достать тебя в школе или здесь, да и в доме Сета тоже. — Бабушка кивала, словно составляла список относительно безопасных мест. — Если ничего не изменится, ты перестанешь вообще выходить из дома. Ясно?
И хотя Эйслинн чувствовала свою вину за то, что не сказала бабушке о ее ошибочной убежденности в безопасности школы и дома Сета, она постаралась придать своему лицу нейтральное выражение и просто сказала:
— Ясно.
На следующий день, в понедельник, Эйслинн ходила по школе как лунатик. Кинана не было. Других фейри тоже. Она видела их снаружи, на ступеньках к входным дверям, видела их на улицах, пока ехала в такси, но внутри школы ни одного из них не было.
Неужели он уже получил все, что хотел? И теперь все закончилось?
Судя по тому, что говорила Дония, ставить точку явно было рановато, но Эйслинн не могла думать ни о чем другом, кроме пробелов в памяти. Она хотела знать — нет, ей необходимо было знать, — что там еще произошло. Только об этом она и думала, переходя из класса в класс.
В середине дня она сдалась и вышла на улицу через главный вход, не заботясь о том, кто мог это увидеть.
Эйслинн спускалась по ступенькам, когда заметила его: Кинан стоял на другой стороне улицы и смотрел на нее. Он так улыбался, словно был безумно рад ее видеть.
Он мне скажет. Я спрошу, и он все мне расскажет. Он должен . Она почти бегом бросилась к нему, уворачиваясь от проезжающих по улице машин. Она даже не осознавала, что он невидим, пока он не спросил:
— Значит, ты действительно видишь меня?
— Я… — Эйслинн запнулась. Слова, которые она собиралась сказать, чтобы получить такие необходимые ей ответы, застряли в горле.
— Смертные не видят меня, пока я сам этого не захочу.
Кинан говорил спокойно, будто они обсуждали домашнее задание, а совсем не то, из-за чего ее могли убить.
— Ты видишь меня, а они, — он указал на парочку, выгуливающую собаку, — нет.
— Вижу, — прошептала Эйслинн. — Я всегда видела фейри.
В этот раз сказать этому ему было намного сложнее. Фейри пугали ее с тех пор, как она себя помнит. Но никто из них не пугал ее так, как Кинан. Он был королем всех тех жутких созданий, которых она избегала всю свою жизнь.
— Пройдемся? — Предложил он, хотя они и так шли по улице.
Кинан преобразился в то, что теперь Эйслинн называла его обычной «иллюзией» — медное мерцание его волос потускнело, утих шелест ветра в ветвях деревьев. Она молча шла рядом с ним, раздумывая над тем, как ей спросить о том, что ее интересовало.
Они только-только миновали парк, как она повернулась к нему и выпалила:
— А ты?… А мы?… Секс, я имею в виду…
Он понизил голос, будто собирался посвятить ее в самую страшную тайну:
— Нет. Я отвел тебя домой, проследил, как ты вошла в дверь, и все. Когда закончился праздник, и все ушли, мы остались одни…
Эйслинн вздрогнула.
— Твое слово, — потребовала она, надеясь, что он не настолько жесток, чтобы солгать. — Мне нужно знать. Пожалуйста!
Он успокаивающе улыбнулся ей, и Эйслинн почувствовала аромат диких роз, свежескошенного сена и лесных костров — того, чего она никогда в жизни не видела, но сейчас была уверена, что не ошибалась.
Кинан торжественно кивнул:
— Даю тебе слово, Эйслинн. Я поклялся тебе, что твои желания станут моими, пока я жив. Я всегда верен своим клятвам.
— Я так боялась. В смысле, не то чтобы я думала, что ты мог бы… — Она замолчала и скривилась, осознав, что только что пыталась сказать. — Это просто…
— То, что ты могла бы ожидать от фейри, так? — Кинан криво ухмыльнулся, вид у него был абсолютно нормальным как для короля. — Я читал истории смертных о нас. Большинство из них весьма правдивы.
Эйслинн с силой втянула носом воздух, ощутив на языке странный летний аромат.
— Но фейри, которым… я принадлежу, так не делают. — Кинан ответил на несколько поклонов других невидимых фейри кивком головы и сверкающей улыбкой. — Мои фейри не занимаются ничем подобным. Мы ничего не берем без согласия.
— Спасибо… То есть, я рада. — Она чуть не обняла его, в восторге от облегчения. — Тебе не понравились эти слова, верно?
— Верно.
Он рассмеялся, и Эйслинн показалась, что весь мир обрадовался.
В ней самой радость била через край. Я девственница! Эйслинн понимала, что ей предстоит еще многое обдумать, но сейчас все мысли занимало одно только это простое, но такое важное предложение. Ее первый раз должен быть чем-то особенным, запоминающимся, и это должен быть ее выбор.
