Ткань наших душ (ЛП) - Моронова К. М.

Не похоже, что все, что мы сказали Лиаму, было ложью. Квартира в Бостоне уже готова. Наши мотоциклы уже в пути туда, вместе со всеми вещами из хранилищ. Мой брат позаботился о том, чтобы к нашему приезду в нашу квартиру поставили кровать, и Джеймс считает, что это произойдет на этой неделе.

Нам пришлось соврать большему количеству людей, чем мне хотелось бы, но если Кросби действительно следит за нами, нам нужно всех обмануть.

Лэнстон ставит свой Мерседес на стоянку и хмурится, глядя на маленькое место, отведенное для его машины в переулке.

Я хлопаю его по плечу, когда прохожу мимо него, чтобы достать из багажника свою сумку.

— Здесь все будет хорошо.

— И это говоришь ты.

Он надувает губы, но с заметным намеком на улыбку.

Я улыбаюсь и бросаю ему сумку. Он едва успевает ее поймать.

— И это говорю я.

Я смеюсь и прохожу мимо него.

Студия больше похожа на гараж, который переоборудовали под помещение для аренды. На самом деле, я уверена, что это именно так и есть. Никаких сомнений. Стены голые, потемневшие от многолетнего курения. Довольно мерзко, учитывая, что квартира сдается с мебелью. Шторы в пятнах, а ковер весь в прожженных дырках от сигарет.

Лэнстон бросает сумку на диван и мрачно оглядывается вокруг.

— Планы изменились. Поехали в Бостон, — шутит он и направляется обратно к двери.

Я смеюсь, ставя свою сумку рядом с его.

— И позволить Лиаму разбираться с братом наедине?

Он притворно вздыхает, прежде чем подмигнуть мне.

Я не знаю, что бы я делала бы без Лэнстона. Он стал опорой в пустоте моего существования. Он привязывает меня к земле, и в его присутствии я могу дышать так свободно. Мир не так страшен и безнадежен, когда он освещает все вокруг.

Остаток дня мы тратим на распаковку тех небольших вещей, которые у нас есть под рукой. Кровать по крайней мере чистая. А вот насчет дивана я не уверена. Лэнстон включает зарядку для телефона и проверяет календарь.

Наш план — дерьмо собачье. Но это все, что у нас есть.

Сегодня вторник. Через два дня Лиам встречается с Кросби в оранжерее, как и на прошлой неделе… когда его руки были так ужасно повреждены.

Мы будем ждать в засаде с оружием в руках.

Анонимно вызовем полицию, чтобы она приехала, но если что-то пойдет не так, как запланировано, будем импровизировать. Не может быть, чтобы эта ночь закончилась без того, чтобы Кросби не был пойман или о нем не позаботились.

На ужин мы едим лапшу из микроволновки, а в полночь усаживаемся на двуспальной кровати.

В этом доме до абсурда холодно. Никто из нас не мог понять, как работает этот глупый старинный обогреватель, и мы сдались после нескольких часов безуспешных попыток найти инструкции в Гугле.

— Эй, ты спишь? — бормочет Лэнстон мне в ухо, обняв меня.

— Еще нет, — тихо шепчу я, проводя большим пальцем по его теплым рукам.

Они всегда такие тёплые.

Он делает глубокий вдох.

— Я продолжаю думать о том, что ты сказала.

Колеблюсь. Мой мозг мгновенно переходит к худшему. Он говорит о нашем сеансе терапии.

Когда я не отвечаю, он продолжает.

— Я никогда не смогу полностью принять то, что имеешь ты, но думаю, что понимаю это. Мой отец всегда был очень жестоким ко мне. Но я не мог заставить себя понять, почему. Он ненавидел меня. Больше, чем ненавидел, он хотел, чтобы меня не стало. — Я тяжело глотаю и крепче сжимаю его руки. — Я не понимал этого… и никогда не пойму. Больно признавать. Больно произносить это вслух. Я никогда не буду в порядке. И в этом виноват он. Долгое время я винил себя. Я говорил себе: «Если бы я был лучшим сыном. Если бы я не был таким невыносимым. Если бы я старался больше». Мне понадобилось чертовски много времени, чтобы это осознать. Блять, я был просто ребенком.

Слезы падают с моих глаз и намокают подушку. Его голос срывается от эмоций, когда он продолжает:

— Все, чего я хотел — чтобы он меня любил. Я был еще ребенком. Но он судил меня, как взрослого, за все, в чем обвинял…Так что нет, я не думаю, что когда-нибудь точно пойму, что ты чувствовала, но, Боже, мне было больно слышать, как ты это говорила. Потому что я знаю, как тяжело хотеть умереть. Умереть, чтобы они могли жить без бремени твоего существования.

Моя челюсть дрожит, и я поворачиваюсь на кровати, чтобы посмотреть на Лэнстона. Его карие глаза слезятся и блестят от страданий, которые я чувствую до костей. Мои глаза прослеживают швы, которые тянутся к его лбу.

Его пальцы нежно ласкают мою щеку.

— Никто не смотрит на меня так, как ты, Уинн. Когда ты смотришь на меня, я чувствую, что могу разбиться на тысячу птиц и просто… улететь. Ты освобождаешь мою душу от оков, которые я держу на своих плечах.

Лэнстон устало улыбается. Он выглядит таким уставшим. Интересно, тот ужасный человек, которого он называет отцом, тоже преследует его во сне?

Я ненавижу его. Я никогда не ненавидела так яростно никого из тех, кого никогда не встречала.

Лэнстон — самая нежная душа, которую я когда-либо знала.

Он никогда бы не причинил мне боль.

Лэнстон не такой, как другие. Не такой, как многие.

— Ты мой лучший друг, Лэнстон. Самая родная душа, которую я знаю. Как редко мы находим друг друга в этой жизни. Как прекрасно, что наши болезни позволили нам встретиться в таком ужасном месте. Я люблю тебя. Я всегда буду сильно тебя любить.

Его глаза закрываются, а на губах появляется грустная улыбка, когда он целует меня в лоб.

— Ты тоже моя лучшая подруга, Уинн. Нет ничего, чего бы я не сделал для тебя. Лиам знает это; думаю, это единственная причина, почему он доверяет мне тебя. Моя любовь к вам двоим… Она безгранична. Как море, которое постоянно уменьшает глубину, чтобы освободить больше места для жизни, которая у нас троих впереди.

Мы засыпаем со слезами на глазах, со сжатыми руками и полными сердцами.

Полными мечтами.

Полными всей нашей еще не прожитой жизни.

XXXVIII

Лиам

В моей комнате еще никогда не было так холодно. Неприятно.

Я смотрю на пустую кровать Уинн и пытаюсь заглушить боль, пульсирующую в груди. Все, что я когда-либо искал — это боль.

Я люблю боль.

По крайней мере, я думал, что люблю.

Теперь это только ухудшается.

Ненавижу, как это больно.

Я презираю шрамы, оставшиеся после каждой глупости, которую я когда-либо делал.

Больше всего жалею о своих руках.

Мои глаза задерживаются на покрытых струпьями порезах на костяшках и пальцах. Фиолетовые синяки, которые постоянно темнеют.

В тот день я причинил боль не только себе. Я сделал ей больно. Так ужасно ее обидел. Я никогда не видел ее глаз, настолько поглощенных болью и страданием.

Я уверен всем своим сердцем, что никогда не сделаю этого снова.

Моя кровать скрипит, когда я сажусь и опускаю ноги на холодный пол, потираю руки, пытаясь вернуть им тепло. Они всегда такие ледяные, как и мое поведение.

Опускаю голову и с тревогой кладу руки на затылок.

Мой телефон звенит, привлекая внимание к засвеченному экрану.

Четыре утра. Еще одно сообщение от мамы. Смотрю на телефон. Не совсем понимаю, откуда у нее мой новый номер, но уверен, что у Кросби есть свои пути.

Мама:

Твой брат приедет за тобой.

Будь с ним милым. Он любит тебя.

Я смеюсь и бросаю телефон на кровать. Она всегда выбирала его, не так ли? Кросби всегда нуждался в защите от мира, потому что он был ее последним живым сыном.

Я был для нее мертв. После Нила, после всего, что случилось, я был для нее мертв.

Он убил пятерых соседских кошек и пытал меня. Потом приехал сюда и, вероятно, убил тех пропавших пациентов тоже.

Он монстр.

Дверь тихо закрывается за мной, когда я выскальзываю из комнаты. Кросби не должен приехать до завтра, но мамино сообщение стоит принять во внимание. Я сжимаю в руке нож, готовясь убить его раз и навсегда.

Свет приглушен по всей территории поместья. Только охранник у главного входа не спит всю ночь. Он в повышенной боевой готовности с тех пор, как полиция не может найти Кросби.