Шарлотта Физерстоун - Похоть
— На самом деле понятия не имею. Но с чего бы им наносить визит и просить нас составить компанию на прогулке, если они не собираются за нами ухаживать?
— Как ты думаешь, они действительно хотят жениться на нас? Я имею в виду… разве среди фей нет женщин, с которыми они могли бы устроить браки?
Пожав плечами, Честити потеребила кремовую атласную ленту, которая обрамляла кружевную манжету рукава.
— Не знаю. Все, что мне известно, — это то, что мы должны поговорить с отцом. Нам стоит выяснить больше о том, чего же эти мужчины хотят от нас.
Пруденс насмешливо сморщила нос.
— Он не станет говорить об этом. Уверена. Я попыталась завести разговор этим вечером, после ужина, но папа подчеркнуто проигнорировал меня и заперся в своем кабинете. Мне это не нравится, Честити. Что-то идет не так.
— И ты только сейчас начинаешь осознавать это? — протянула Честити, потрясенная наивностью сестры. — Я всегда считала, что наши жизни протекают довольно странно. Подумай об этом, Пру. Только представь — четыре девочки, зачатые одновременно! Явление волшебной королевы, которая предсказывает рождение четырех дочерей, наделенных добродетелями. Для чего нам суждено было стать образцами совершенства? Ради блага человечества? Или фей?
Пруденс отвела взгляд.
— Если честно, я пыталась не думать о подобных вещах. Старалась поверить, что папа рассказывал все эти сказки о визите волшебной королевы только для того, чтобы развлечь нас. Уговаривала себя, что отцу просто нравилось думать о нас как об особенных, поэтому-то он и придумывал фантастические истории о нашем высшем предназначении — и феях.
— Хотелось бы мне утешаться подобными мыслями, но я лишь прихожу в ужас, размышляя о том, что на самом деле готовит нам будущее. Мне кажется, Пруденс, что королева фей придет и заберет нас. Мы ведь, в сущности, ее творения.
— Как это может быть? — вскричала Пру. — Это невозможно!
— А разве может быть что-то невозможное, если дело касается фей?
Отчаяние волной захлестнуло сестру, и Честити увидела, как потерянно упали плечи Пру.
— Я боюсь, Честити, боюсь, потому что мне очень понравился Араун. Я опасаюсь, что моя симпатия сохранится, даже если действительно окажется, что этот мужчина — фея.
Честити сжала холодные, дрожащие пальцы Пру в ладонях.
— Ты не должна оправдываться за то, что чувствуешь.
Пру покачала головой и грустно улыбнулась:
— Подумать только — в первый раз мне кто-то понравился, в первый раз я позволила себе эту малейшую вольность с мужчиной — и он оказался фантастическим, волшебным существом!
— Это звучит довольно странно, ты не находишь? — рассмеялась Честити.
— Но нас ведь всегда считали странными?
— Да, точно.
— А как же ты? — поинтересовалась Пру. — Что ты почувствовала к этому мужчине, Крому? Мэри не переставая щебетала о нем. Даже наша кроткая Мерси немного рассердилась на нее этим вечером за столь легкомысленное и навязчивое поведение. В конце концов, восторгаться мужской красотой тоже нужно в меру, ведь это рискует стать утомительным!
Задумчиво глядя на их переплетенные пальцы, Честити пыталась отыскать верный ответ. Да, Кром был красив и благороден. Учтивый и утонченный, он являл собой пример истинного джентльмена. Но при виде Крома кровь не бурлила так стремительно, как под взглядом Тейна этим утром или при воспоминаниях о незнакомце из лабиринта. Воскрешая в памяти эти встречи, Честити ощущала, как закипает ее кровь, а сокровенная частичка ее тела между бедрами становится горячей и влажной.
— Кром очень привлекателен, — начала объяснять Честити, — но… я не знаю…
— Я понимаю, — тихо произнесла Пруденс, в свою очередь утешая сестру. — Очень тяжело допустить, что за нами, вот такими, можно ухаживать. Это противоречит всему, что мы собой олицетворяем. Идет вразрез с тем, кто мы есть.
Да. Но почему же Честити с такой легкостью забывала о том, кто она на самом деле и что воплощает, когда рядом оказывался Тейн?
Почему, ну почему, боже милостивый, все мысли и чувства неумолимо возвращаются к нему?..
— Потому что вы — моя.
Услышав эти слова, произнесенные шепотом, Честити бросила взгляд на флакон духов. Красота пузырька очаровывала ее, а содержимое искушало, словно таило в себе нечто волшебное, магическое. Не было ни малейшего смысла отрицать, что Честити не находила в себе сил сопротивляться желанию снова открыть флакончик, стоявший на ее туалетном столике.
— Возможно, утром все хоть немного прояснится, — предположила Пру, поднимаясь с кровати. — Спи крепко, приятных снов!
— Пру, — окликнула Честити сестру. — А что, если… иными словами, что, если мы не можем выбирать, за кого нам выходить замуж?
Пруденс наклонилась и внимательно посмотрела на нее:
— Папа не станет заставлять нас выходить замуж за тех, кто нам не по душе.
— А что, если у него нет выбора? — прошептала Честити, решив откровенно поделиться терзавшими ее страхами. — Это свойственно феям. Они наделяют своими дарами не бескорыстно, а с условиями, и иногда дары фей становятся скорее проклятием, чем наградой.
— Что ты такое говоришь?
Честити и сама не знала, в самом деле! Она лишь чувствовала, что основательно сбита с толку. Всю свою жизнь она слыла образцом добродетели. Была не только целомудренной и абсолютно невинной, но и послушной — никогда и ничего не подвергала сомнению, никогда не возмущалась. Но теперь семя недовольства в ее душе начало постепенно прорастать. Честити никак не удавалось ни выкинуть Тейна из головы, ни вызвать в сознании хотя бы одну-единственную мысль о Кроме — исключая настойчивое желание, чтобы светловолосый джентльмен исчез далеко-далеко и никогда больше не появлялся.
В глубине души Честити понимала: она не сможет стать счастливой с Кромом. Ее тело — она это точно знала — уже было безвозвратно отдано на милость прикосновений другого мужчины.
— Честити, — вдруг тихо спросила Пруденс, — ты боишься того, что произойдет на брачном ложе?
— Да, — призналась она. Честити страшилась неминуемого, но, что было более важно, опасалась того, какой станет после. Она не знала никакой иной формы своего существования, кроме целомудрия. Какой же она будет, когда потеряет девственность?
— Можно оставаться чистой и невинной, сестра, — пробормотала Пру, — даже после того, как ляжешь в постель с мужем.
Кивнув, Честити признала правоту сестры. Но можно ли было оставаться по-прежнему невинной после того, как испытаешь все эти удовольствия плоти, которые были более чем… непристойны? Могла ли она считаться все такой же целомудренной после того, как стала бы добровольной участницей подобных наслаждений? Честити так не думала. Быть образцом добродетели — единственное, что она знала, — означало в том числе терпеливо сносить все знаки внимания своего мужа. Позволять ему спать с ней. Она не допустила бы ни одной истерики. Ни малейшего крика или мольбы. Честити покорно лежала бы под мужем, терпя проявления его страсти. Так было нужно для рождения детей. И тогда ее поведение не казалось бы греховным. Оно могло считаться греховным лишь в том случае, когда происходящее между мужчиной и женщиной было необузданным, развратным. Совершаемым для удовольствия, а не ради великой цели продолжения рода.
