Стефани Майер - Сумерки
— Это хороший знак, — кивнула Джессика. — Красивая?
— Очень! И ей, наверное, лет девятнадцать-двадцать.
— Ещё лучше! Должно быть, ты ему и правда нравишься…
— Думаю, да. Хотя, трудно сказать. Он всегда такой таинственный, — добавила я исключительно для него и вздохнула.
— Не знаю, как у тебя хватает смелости оставаться с ним наедине, — зашептала Джесс.
— Что ты имеешь в виду? — напряглась я. Впрочем, она не могла догадываться об истинных причинах подобной реакции.
— Он такой… пугающий. Я бы и сказать-то ему ничего не смогла, — она сделала лицо, возможно, вспомнив нынешнее утро или прошлый вечер, когда Эдвард испробовал на ней ошеломляющую власть своего взгляда.
— Мне сложно не терять нить разговора, когда он рядом, — согласилась я.
— О, да. Он невероятно хорош, — Джессика пожала плечами, словно эта характеристика оправдывала любые изъяны. Видимо, в её понимании так оно и было.
— Вообще, в нём много всего…
— Правда? Чего, например?
Хотелось бы мне всё ей рассказать. Почти настолько же, насколько хотелось, чтобы его обещание подслушивать оказалось шуткой.
— Трудно объяснить… но внутренне он еще более невероятен, чем внешне.
Вампир, желающий быть добрым. Тот, кто спасает человеческие жизни, и потому не может быть чудовищем… Я задумчиво уставилась в пространство.
— Такое возможно? — Джесс захихикала.
Проигнорировав ее вопрос, я прикинулась, что внимательно слушаю мистера Ворнера.
— Значит, он тебе нравится? — Джессика не сдавалась.
— Да, — коротко ответила я.
— В смысле, он тебе по-настоящему нравится? — настаивала она.
— Да, — повторила я и покраснела. Надеюсь, эта деталь не запечатлелась в её сознании.
Ответа, состоящего из одного слога, Джессике было недостаточно.
— Насколько сильно он тебе нравится?
— Очень сильно, — прошептала я. — Больше чем я нравлюсь ему. Но тут уж ничего не поделаешь, — я вздохнула, новая волна румянца сменила предыдущую.
И тут мистер Ворнер, спасибо ему, задал Джессике вопрос.
До конца урока у Джесс не было возможности вернуться к интересующей её теме. А когда прозвенел звонок, я предприняла обходной манёвр:
— На английском Майк интересовался, говорила ли ты что-нибудь про вечер понедельника.
— Шутишь? И что ты ему ответила?! — она замерла, попавшись на мою уловку.
— Я сказала ему, что ты получила массу удовольствия. Он был счастлив.
— Рассказывай мне, что именно он говорил! И что ты ему отвечала!
Остаток перемены мы потратили на детальный разбор конструкций моих высказываний, а большую часть урока испанского — на посекундное описание ответных изменений выражения лица Майка… Я бы не вытерпела так долго, если бы не опасалась, что разговор снова перейдет на меня.
Прозвенел звонок на ленч. Я вскочила со стула, как попало побросала учебники в сумку. Джессика заметила моё приподнятое настроение и моментально сделала вывод:
— Сегодня ты сидишь не за нашим столиком, так?
— Пока не знаю, — я не могла быть уверена, что он снова не исчезнет в самый неподходящий момент.
Но прямо за дверью класса, прислонившись к стене — похожий на древнегреческого бога больше, чем имел на то право, — меня ждал Эдвард. Джессика взглянула на него, закатила глаза и отступилась.
— Увидимся, Белла, — сказала она многозначительно. Наверное, мне стоило отключить звонок в телефоне.
— Привет, — в его голосе звучало изумление и одновременно недовольство. Подслушивал, это очевидно.
— Привет.
Что к этому добавить, я не нашлась, он тоже промолчал, словно выжидая. Так что до кафе мы дошли в мире и согласии. И как в мой первый день здесь, все поголовно на нас глазели.
Он подвел меня к хвосту очереди, не говоря ни слова, хотя я ежесекундно ловила на себе его изучающий взгляд. Похоже, раздражение одержало окончательную победу над любопытством — теперь это явственно читалось на его лице. Я нервно затеребила молнию на своей куртке.
Он шагнул к стойке и начал заставлять поднос едой.
— Что ты делаешь? — запротестовала я, — Это что, всё для меня?
Он покачал головой и двинулся дальше.
— Конечно же, половину я беру для себя.
Я повела бровью.
Он проследовал прямиком к столику, за которым мы сидели в прошлый раз, и мы расположились напротив друг друга. С другого края стола на нас в изумлении уставилась группа школьников. Эдварду, кажется, не было до этого никакого дела.
— Бери что захочется, — сказал он, пододвинув ко мне поднос.
— Интересно, — я взяла яблоко и повертела его в руках, — что ты сделаешь, если тебя вынудят есть обычную пищу?
— Тебе всегда всё интересно, — он скривился и покачал головой. Потом, не отрывая от меня взгляда, взял с подноса кусок пиццы, и, нарочно откусив как можно больше, быстро прожевал и проглотил. Я смотрела на него во все глаза.
— Если тебя вынудят есть землю, ты же сможешь, верно? — снисходительно поинтересовался он.
Я наморщила нос.
— Я однажды ела… на спор. Не так уж противно.
— И почему я не удивляюсь? — рассмеялся он.
Что-то за моей спиной привлекло его внимание.
— Джессика анализирует каждое моё движение, чтобы пересказать потом тебе. Готовься к лавине информации, — он подтолкнул ко мне оставшуюся пиццу. С упоминанием о Джессике на его лицо вернулась тень прежнего раздражения.
Я оставила в покое яблоко и откусила кусочек пиццы. Посмотрела в сторону, готовясь к тому, что он сейчас заговорит о главном.
— Так, значит, официантка была симпатичная? — спросил он небрежно.
— Ты, правда, не заметил?
— Нет. Не обратил внимания. Мне и без неё было о чём подумать.
— Бедная девушка, — теперь я могла позволить себе немного сочувствия.
— Кое-что из сказанного тобой Джессике… слегка меня беспокоит, — он не собирался отвлекаться от темы. Голос сделался хриплым, взгляд из-под ресниц — тревожным.
— Не понравилось? Вот так сюрприз! Знаешь, что говорят о тех, кто подслушивает?
— Я предупреждал тебя, что буду слушать.
— А я предупреждала: не все мои мысли тебе следует знать.
— Да, — согласился он, но в голосе звенел металл. — И, тем не менее, ты не права. Мне очень важно быть в курсе всего, о чём ты думаешь — абсолютно всего. Я только хотел бы… чтобы некоторые мысли не приходили тебе в голову.
— Это две разные вещи, — насупилась я.
— Но дело не в этом.
— В чём же тогда?
Мы склонились друг к другу через стол. Он сидел, опершись подбородком на свои крупные бледные руки; я правой ладонью обхватила шею. Приходилось напоминать себе, что мы в переполненном кафе, под прицелом множества любопытных глаз. Словно мы оказались в прозрачном, но непроницаемом шаре, защищавшем наше уединение.
