Бет Рэвис - Через вселенную
Я пытаюсь возразить, но вижу в ее широко раскрытых, наивных и совершенно пустых глазах, что это бесполезно. По спине у меня бегут мурашки, и это совсем не из-за высыхающего на коже пота. Старейшина держит всех под полным контролем. Я не знаю, почему у этой девушки настолько нет своей воли, что она верит словам Старейшины больше, чем фактам, которые у нее прямо перед носом. Не знаю, Старейшина ли отключил замороженных. Но я точно знаю одно: если это и вправду он и весь корабль слепо ему повинуется, у меня нет шансов.
34
Следующее утро встречает меня мерцанием звезд в щели под дверью. Зевая и потягиваясь, я выхожу из своей комнаты и обнаруживаю, что Старейшина опустил металлический щит, скрывавший навигационную карту, и открыл звезды-лампочки.
— Привет, — говорит Старейшина. Он сидит, прислонившись к стене у своей двери, и глядит на фальшивые звезды. Когда я сажусь, он вдруг начинает суетиться, и до моих ушей долетает стук стекла по металлическому полу. Бутылка, что он принес от корабельщиков. Старейшина пытается спрятать ее, но поздно.
Мы смотрим на лампочки.
— Иногда я забываю, — начинает он. — Как это трудно. Я так давно… это делаю. — Вздох. Хоть в воздухе и чувствуется острый, жгучий запах «паров», Старейшина не пьян. Бросаю взгляд на бутылку — она неполная, но выпито не больше пары глотков. Честное слово, Старейшина даже тут все держит под контролем.
— Трудно, я знаю.
Старейшина качает головой.
— Нет, не знаешь. Пока не знаешь. Ты только начал. Ты… еще не принимал решений, какие мне приходилось принимать. Тебе еще не нужно было жить с самим собой после этого.
Что он имеет в виду?
Что такого он наделал?
А какая-то часть меня, та, которая вдруг поняла, что я — всего лишь шестнадцатилетний Старший, а не пятидесятишестилетний Старейшина, эта часть спрашивает: что ему пришлось сделать?
Потому что я знаю Старейшину и, более того, я знаю наши обязанности. И знаю, почему мы их выполняем. Почему мы ими живем. Почему нам приходится это делать.
— Было бы проще, если бы прошлый Старший был жив. Он бы занялся тобой и Сезоном, а я…
— Чем? — спрашиваю я, подаваясь вперед.
— Всем остальным.
Старейшина уже стоит на ногах, освещенный мерцанием фальшивых звезд. Он кажется очень старым. Гораздо старше, чем когда-либо. Но старят его совсем не годы.
— Ненавижу Сезон, — в голосе его звучит неприкрытое отвращение.
Пытаюсь спросить почему, но он не смотрит на меня, и что-то сковывает мне язык. Интересно… он ненавидит Сезон, потому что ему не с кем спариваться? Я никогда не видел, чтобы он смотрел на кого-нибудь так, как Харли смотрел на свою девушку… Так, как я смотрю на Эми. Может, когда я еще не родился, в пору его Сезона, у него была женщина, но она умерла. Может… Сглатываю ком в горле. Если честно, я уже задумывался о том, не может ли Старейшина быть моим…
— Не гордись, — прерывает он течение моих мыслей.
— Что, прости?
— Не гордись. Делай, что должен, нравится тебе это или нет. Тем, что ты Старейшина, гордиться нечего. Тебе никогда не найти правильного решения. Просто делай так, чтобы они выжили. Не позволяй проклятому кораблю погибнуть.
Он поднимает почти полную бутылку и запирается у себя, не включая свет. Фальшивые звезды скрываются за металлическим потолком, и я тоже остаюсь в полной темноте.
Через час приходит время начать новый день. Старейшина появляется из своей комнаты. Одежда его не измята, взгляд ясный, дыхание свежее. Видно, бутылка так и осталась полной. Разговор под лживыми звездами кажется теперь сном.
Старейшина направляется к люку на уровень корабельщиков. Единственное, что нарушает тишину, это стук его шагов — неровный из-за хромоты — по металлическому полу.
— Вчера ты весь день провел с этой девчонкой с Сол-Земли, — замечает он, поднимая крышку люка.
Пожимаю плечами.
— У меня сейчас нет времени заниматься с тобой. Корабль важнее всего. А ты совсем забросил мое задание, да? Про третью причину разлада?
Втягиваю голову в плечи. Я забыл. Кажется, это было так давно. Когда я поднимаю глаза, Старейшина смотрит себе через плечо, избегая моего взгляда. Не знаю, о чем он думает, но ничем хорошим это мне не светит.
— Ладно, — произносит он наконец.
— Ладно?
— Трать свое время на нее. Сам увидишь, какие из-за нее будут проблемы.
И он исчезает в люке, не давая мне времени задать вопросы, на которые он все равно не ответит.
Я тут же срываюсь с места и направляюсь к гравтрубе, ведущей на уровень фермеров. Раз Старейшина разрешает мне забыть о задании и провести время с Эми, кто я такой, чтобы оспаривать его решения? На пороге Регистратеки стоит Орион (к моему удовольствию, опершись спиной на портрет Старейшины), и, проходя мимо, я машу ему рукой.
Никогда еще не видел в саду столько народу. Отовсюду доносятся одни только вздохи и стоны спаривающихся людей; они везде: в кустах, под деревьями, у подножия статуи, даже прямо посреди дороги. Чтобы дойти до Больницы, то и дело приходится перешагивать через потные извивающиеся тела.
К счастью, в лифте никого нет. Но, судя по запаху, недавно были.
Народ в Палате ведет себя относительно вменяемо. Да, Барти с Виктрией целуются в углу, а кое-кого из театральной труппы уже прижали к стеклянной стене, но почти на всех еще держится большая часть одежды.
Стуча в дверь, я почти ожидаю, что Эми будет в таком же состоянии — да что там, я почти надеюсь на это — но нет. Она уже одета, стоит и смотрит в окно.
— Почему все друг на друга набросились? Во всех общественных местах, везде… — тихо спрашивает она.
— Сезон.
— Это… неестественно. Люди так себя не ведут. Это… спаривание, а не любовь.
Пожимаю плечами.
— Конечно, спаривание. В этом и смысл. От этого родится новое поколение.
— Все? Одновременно? Все решили заняться сексом именно сейчас?
Киваю. Может, родители ей никогда не рассказывали про Сезон, но в ее возрасте она наверняка уже должна была знать. У всех животных есть брачный период. И у людей, и у коров, овец, коз.
— «Наверное, что-то такое в воде», — напевает Эми, слабо улыбаясь, словно пытается пошутить. Но лицо ее тут же темнеет вновь, и она добавляет тихим шепотом, будто говоря сама с собой: — Но все-таки это ненормально.
Я не отвечаю. Все мои мысли заняты тем, что, когда нам будет двадцать, Сезон настанет для нас. Только для нас. Двоих.
Она что-то сказала. Встряхиваю головой, пытаясь очистить ее от подобных мыслей.
— Пойдешь? — спрашивает она.
