Рейчел Уорд - Числа. Бесконечность
Меня бросает в жар.
Он неправ. Нет, не может быть. Снова смотрю на нее. Веки у нее есть. Ресницы есть. Кладу большой палец на верхнее веко и мягко тяну кожу. Веки не расходятся. Ресницы растут как раз там, где верхнее веко должно соприкасаться с нижним, но они неподвижны. Опускаю палец. Ровная поверхность, ни намека на глазное яблоко. Савл прав. У моей дочери нет глаз.
Но личико у нее красивое, кругленькое, как яблочко. Она лежит у меня на руках, и ее щечки понемногу розовеют. Она согревается. Может быть, она еще выкарабкается, и все будет хорошо.
— Я ничего не делала, Савл. Я не знаю, что произошло.
— Не верю. Но теперь это не важно. Она бесполезна для меня.
— Зачем она была вам нужна? Почему вы так себя вели?
Он нахмуривается и смотрит на меня, как на последнюю дуру.
— Ее число, Сара. Ее жизнь. Нет ничего лучше числа новорожденного. Когда получаешь его, то чувствуешь себя… живым, по-настоящему живым. При таких родителях, как ты и Адам, ее число могло бы принести мне дар видеть числа и черт знает что еще.
— Вы хотели украсть ее число. Вы воруете числа…
— Кража, воровство — фи. Мне больше нравится «обмен».
Обмен числами. Именно это сделала Мия. Неужели он такой же, как Мия? Неужели Мия такая же, как он? Неужели они одинаковые? Не может быть. Моя дочь не может быть такой же, как этот монстр. Или может?
— Я считала, вам нужна Мия, — говорю я тупо.
— Да, пока я думал, что она дочь Адама, но ты и тут обвела меня вокруг пальца, так? Мое время истекает. Сегодня последний день, Сара, так что придется мне довольствоваться тобой.
— Почему сегодня? Почему сейчас?
— Мое число. Эта жизнь подошла к концу. Нужна новая. А теперь сядь и не двигайся.
Его глаза сверлят мое лицо, в углу рта снова пузырится слюна. Он опять взволнован, как совсем недавно, во время родов. Я совершенно беззащитна. Спрятаться некуда.
Он хватает мою голову обеими руками, липкими от моей крови. Раздвигает пальцы и фиксирует мое лицо. Основания его ладоней у меня под подбородком, кончики пальцев в моих волосах. Наклоняется и опускает лицо. Ближе. Ближе.
Я вижу каждую черточку его лица, каждый прыщ и оспину, каждый мелкий шрам, каждую пору. Не хочу, чтобы он был рядом со мной. Не хочу, чтобы он трогал меня. Закрываю глаза.
— Нет, нет, Сара, — говорит он почти шепотом. — Нет, нет, ты должна открыть глаза.
Зажмуриваюсь еще сильнее.
— Открой глаза. Открой!
Мне больно, мне нечем защититься, но я еще не побеждена. Во мне теплится частичка прежней Сары; той Сары, которая сбежала из дома и начала жизнь с нуля; Сары, которая старалась изо всех сил и ухаживала за тремя детьми целых две суровых зимы.
— Нет, — говорю, крепко сжимая веки. — Отвалите, Савл. Отвалите и оставьте меня в покое.
Он издает зверский рык, а затем переводит ладони мне на лицо, нажимая большими пальцами на кожу над веками, открывая их силой. Его лицо в нескольких сантиметрах от моего.
— Посмотри на меня, Сара. Смотри на меня.
Его глаза буравят мои. Его зрачки расширены и как будто выходят за края радужек. Глаза стали черно-белыми. Я очень хочу отвести взгляд, но не могу. Смотрю в его глаза и куда-то падаю. Исчезла земля подо мной, пропали деревья вокруг. Или это я пропала. Тут меня больше нет — я в другом месте, где-то в бесконечности, мраке и пустоте, где-то в одиночестве, безнадежности и холоде, жутком холоде. Вспышка света и боли, острой, как горячая проволока, прорезающей мою голову насквозь.
Я кричу, или мне только так кажется. Тело трясется, голова со стуком валится на землю.
Савл отпускает мое лицо и отодвигается.
— Сойдет, — говорит он. — Сорок шесть лет. Очень даже сойдет. Всего хорошего, Сара.
Я слышу шорох листьев, хруст гравия, но уже ничего не вижу. Из меня вышла вся энергия. Я лежу там, где он оставил меня, лицо облеплено холодными влажными листьями. Рядом со мной лежит малышка. Мне видна ее макушка, ее носик и глазки, закрытые, точно во сне. Но она не спит.
Она издает звуки. Не плачет, а осторожно проверяет, на что способны ее рот и легкие.
— Привет, — говорю.
При звуке моего голоса она умолкает. Поворачивает голову в мою сторону и мотает ею туда-сюда. Ищет грудь. Она, наверно, голодна.
Увы, у меня нет сил поднять ее и прижать к себе. Савл забрал все до последней капли. Я не смогу покормить ее. И тут меня прошибает холодный пот. Я умираю. Я думала, что Савл зарежет меня, но все произошло иначе. Он забрал мою жизнь. И если я умру, умрет и моя дочь.
Это грустно, отчаянно грустно, но я уже ничего не могу поделать. Разве что постараться успокоить ее единственным доступным способом. Дыхание мое стало быстрым и поверхностным, но я заставляю себя вдохнуть поглубже и начинаю напевать:
— Звездочка моя, мигай…
Мой голос едва слышен, но малышка неожиданно затихает. Мне приятно думать, что она слушает меня. Я пою и наблюдаю за ней, пока есть силы, запоминая ее родное личико в мельчайших подробностях. Когда становится невмоготу, я закрываю глаза и продолжаю петь.
Мой голос стихает, переходит в шепот, в слабенькое эхо, а потом и вовсе умолкает. Мысленно я продолжаю произносить слова. Они складываются в строчки в моей голове, еще и еще… Вдруг они снова начинают звучать. Только произносит их не мой голос.
— Ярче в небе ты сияй…
Как здорово. Моя малышка научилась петь. Может быть, она — ангел? Может быть, ее прислали, чтобы забрать меня отсюда?
Я хочу снова увидеть ее. Один, последний, раз.
Заставляю себя открыть глаза. Передо мной два личика. Два ангела. Один из них поет:
— Как сверкающий алмаз…
— Мия…
Она останавливается.
— Малыш. Малыш сияет, мама, — говорит она. Я вижу, что она сидит рядом со мной на груде листвы и обнимает сестренку.
— Да, Мия. Это наша малышка. Твоя сестра.
Веки опускаются. Я готова сделать что угодно, лишь бы не терять сознания. Что угодно. Но уже поздно.
— Мама устала, — говорит Мия.
— Да, — бормочу. — Очень устала. Я тебя люблю, Мия. Я люблю тебя, и я люблю твою сестру.
Мия наклоняется и кладет другую руку мне на ногу. Затем поднимает ее. Рука красная от крови.
— Маме плохо, — говорит она.
Я не хочу пугать ее.
— Просто устала, солнышко. Маме надо немножко вздремнуть. Я люблю тебя, моя ненаглядная.
— Люблю тебя.
Она опять наклоняется и целует меня.
Мои глаза закрываются. И тут она делает то же, что и Савл. Большим пальцем открывает мой правый глаз. Она иногда поступала так по утрам, когда я спала, а она хотела играть. Раньше это меня безумно раздражало, но сейчас мы смотрим друг другу в глаза, и я знаю, что больше никогда ее не увижу, и от этого к боли примешивается горько-сладкое чувство. Горькое, потому что мы прощаемся. Сладкое, потому что, если бы я могла выбирать, с кем быть рядом в последний миг, я бы выбрала именно Мию.
