Лорд зверей (ЛП) - Кросс Джульетта

Зачем — и чему я предназначена?

В тот миг, когда я спрашивала себя об этом, пульс магии согрел мне кровь. Будто сама Немия заговорила во мне, велела призвать силу, чтобы показать, для чего я рождена.

Чем ближе к центру Вайкенского леса, тем темнее становилось. Ни одно животное не издавало звука — будто всё живое бежало отсюда. Я поняла, почему наяды и дриады оставили эти места. Это проклятый лес — и причины я могла не гадать. Само присутствие гримлоков отравляет воздух. Я не видела и не слышала их, но чувствовала мерзость на каждом порыве ветра. Если их здесь нет сейчас — значит, они близко.

По наитию я начала напевать старую балладу. Бабушка пела мне её, когда мы с ней загорали на берегу Немианского моря. Она была единственным светом в моей жизни — рядом с Дрэйдином, — но умерла, когда я была совсем мала. Я помню немногое — её мягкую улыбку, ласковые руки и эту песню, что она пела мне и сёстрам на белом песке; и всё же казалось, что пела она её только мне.

«Глубины моря шепчут, манят к себе,

Зовут назад — к Немии, владычице и госпоже».

Порыв ветра загремел голыми ветвями, когда я вышла на поляну. Редвир сказал: раз я здесь — уже почти пришла. Надо лишь идти дальше по вытоптанной тропе — звериной, что опустела, когда зверьё бежало из этих гнусных чащ. Она выведет к старому дубу.

Я пела дальше, чувствуя, как кожа уже начала светиться — пробуждалась сиренскин-сила, может, и от мелодии, и от близости опасности.

«Волны зовут домой, из чужих берегов,

Поют печальный напев — детям, ушедшим вдаль».

Я шла по тропе, густо присыпанной опавшим магвортом; его тёмно-пурпурные листья чернили землю. Повернув, я вышла на ещё одну поляну — шире прежней. И ахнула.

Старый чёрный дуб был чудовищем. Толстые ветви — шириной в трёх зверо-фейри — выгибались в стороны и опускались к земле, как паучьи ноги. Некоторые были столь тяжелы и могучи, что уходили в почву, а потом снова, вынырнув, тянулись к небу. Ствол — громадный, шишковатый, толще дома, что Тайлок построил со своей семьёй.

Ни одно дерево не росло рядом. Потому и получалась поляна: он заставил остальных отступить; скорее всего, его корни — и над землёй, и глубоко под нею — высосали все соки на широком круге.

Но мороз пробежал у меня по спине не от этого. А от неестественных чёрных нитей, тянущихся паутиной из середины ствола — сочащихся из круглого уплотнения. Жгуты оплетали каждую ветвь, как удавки, медленно душа старое дерево.

Я подошла ближе к сердцу нароста — там, где темнота была гуще, — и почувствовала мерцание чёрной магии. Меня передёрнуло.

Я не видела ни Редвира, ни четверых других — где-то неподалёку они уже заняли круг вокруг дерева. Но я знала: они здесь. А вот другое присутствие кольнуло кожу, подняло по ней мурашки.

Заставив себя оставаться спокойной, я прошлась полукругом перед дубом, продолжая песню так, словно мне нечего бояться.

«Госпожа глубин велит скалд-фейри блюсти

Все клятвы и обеты — иначе познают её гнев».

Движение на краю зрения привлекло внимание справа. Я всмотрелась в тёмный кустарник — и увидела две красные точки глаз. Они смотрели на меня, не мигая. Сердце пустилось вскачь, но я сохранила ленивую походку, мерно петляя перед деревом. Пока я тянула песню, призывая сиренскин, моё сияние уже било в полную силу. Я не смотрела вниз, но знала: мои знаки светились на коже тончайшими узорами молочно-белого. Ровный гул силы согревал меня изнутри. Я подошла к последним строкам — тем, что бабушка пела только мне, когда сёстры и брат уже разбредались, заскучав от её «глупых песен».

«Есть у вашего рода сокровище одно:

Века ищете — да не находите.

Когда прибудет к вашим берегам — знайте:

Она свет и тьма, сплетённые воедино».

Я остановилась. Гримлок вышел дальше, в самую середину поляны. Он выглядел сильнее и страшнее тех, что нападали на нас. И больше того — от него тянуло тяжестью так, что у меня перехватило дыхание.

«Её дар сиренскин спасёт ваш род,

Лишь не унизьте её грязной ложью…» — голос вибрировал магией. — «Иначе начнутся ваши тёмные века.»

Бабушка всегда плакала на этих строках; теперь я понимала — у неё было прозрение. Она не просто развлекала одинокую внучку, чужую среди своих. Она предупреждала: однажды меня вынудят отвернуться от «своих», и я стану защищать тех фейри, что и есть мои.

Дыша ровно, я наблюдала, как тварь выходит на поляну. Мрак, тянущийся за ним, густо наполнял пространство.

Он был выше других, с красными глазами, полными расчёта. Как и прочие, слепок из фейри: длинные дриадьи уши, вместо волос — спутанные ветки и наросты грибов, шесть чёрных рогов. Кожа серо-зелёная, ближе к зелени, чешуйчатая, как у змеи. Пальцы — вдвое длиннее обычных, сухие, костлявые, с игольчатыми чёрными когтями.

На нём не было ничего. На тех, кто нападал, тоже, но тогда я видела только крылья, когти и зубы, уносящие детей. Теперь заметила: ростом он не уступал Редвиру, только куда тоще. Редвир полагал, что они «устроены» иначе, чем прочие фейри, — скорее чудовища, чем мыжчины. Ошибся: грудь широкая, крылья — как у лунного фейри, высокие, широкие, радужно-чёрные. И между ног — тяжёлый, длинный член.

— Что ты здесь делаешь, женщина-фейри? — голос звучал на удивление мелодично, хотя от него исходила тёмная сила.

Неужто сам хозяин, что пожирает светлых ради мощи?

Сердце стукнуло в горло. Я не рассчитывала, что придётся очаровывать его.

— Я ищу друзей, — ответила уклончиво. Рано говорить, чего хочу на самом деле. Он уже был зацеплен, но не до конца — я не была уверена.

— Я стану твоим другом. — Он вдохнул, шагнул ближе; от него пахло сырой землёй, грибницей и чем-то чёрным, немым, земным.

— Я — принцесса, — сказала прямо и отметила, как вспыхнуло нетерпение в его лице. — Дружу только с теми, у кого сила — настоящая.

— Я перворождённый сын своего отца. — Он задрал острый подбородок, глядя сверху вниз настороженно и снисходительно. — Я — сильный земной фейри.

Значит, не чародей, а старший и сильнейший из гримлоков. Его кровь — почти как кровь отца.

— Перворождённый? Вас много, подобных тебе?

— Братья не столь совершенны, как я, — холодно бросил он.

— Только братья? Ни одной сестры?

— От самок нет пользы.

— Совсем никакой? — спросила я с мягким намёком.

— Разве что одна, — он снова втянул воздух. — От тебя пахнет морем.

— Я — скалд-фейри.

— Далеко от дома, — он раздвинул губы, сверкнув двумя рядами бритвенных зубов.

— Да. — По коже побежали мурашки. — Меня зовут Джессамин.

— Джессамин, — прошипел он, и ветер подхватил шёпот в ветвях. — А я — Селестос.

— Приятно встретить столь сильного тёмного фейри, как ты, Селестос.

Ложь шла легко — гладкой лентой.

— Не слышал такого имени.

— Потому что я — единственный. Селестос — имя падшего бога. Как и моего отца.

Сердце споткнулось.

— Твой отец — бог?

Этого не может быть. Ни один бог не создаст такую мерзость. Он не ответил, только двинулся вперёд, и хитрая искра в глазах зафиксировалась.

— Ты пришла в чащу тёмных и поёшь своей богине. И хотя эти узоры на твоей… — его взгляд задержался на моих открытых руках, медленно скользнул вниз, к щиколоткам, затем вернулся к лицу и шее, — …мягкой коже меня занимают, я не верю, что ты здесь без цели. Назови её. Ты нарушила границу и, скорее всего, явилась с дурным умыслом в мой лес.

Он встал перед стволом, заслоняя то, что скрывалось внутри. Сейчас или никогда.

— Ты не похож ни на одно существо, которое я знала, — произнесла с восхищением, вплетая силу в голос и расстёгивая крючок у горла. — Ты так могуч и так не похож на прочих тёмных, каких я встречала.

Я одним движением сбросила плащ. Сияние моей кожи залило поляну. Его глаза распахнулись; отблеск лёг на чешуйчатое зелёное тело. Член на глазах наливался; он обхватил его ладонью, не отрывая от меня зачарованного взгляда. Сам орган был ярче по цвету, чем остальная кожа, — от этого меня чуть не свело. Он не из этого мира; сшит из неестественных кусков.