Марина Суржевская - Лекс Раут. Чернокнижник
Как глупо и самонадеянно считать, что я хоть чем-то от них отличаюсь.
Я не страдаю самонадеянностью. Я знаю, что это путь туда, где я не хочу оказаться.
Но я умею изворачиваться и заговаривать зубы, а книга ведь не зря принимает женский облик? Уж не знаю, есть ли душа у таких артефактов, но если есть, то она точно женская. А уж что-что, я женщин я знаю… Хотя бы в качестве «что».
А значит, у меня есть шанс.
— Давай поговорим, прекрати… это! — прохрипел я, отнимая ладони от раскалывающейся головы. Кажется, кровь пошла и из носа, и даже глаз. — Лантаарея! Просто поговорим!
Красавица нахмурилась. Но бедро выставила впечатляющее. Точно — женщина…
— Предлагаю сделку! Не как хозяин… — она хмыкнула. — Как… партнеры! Ты поможешь мне, а я…
— Ты? Что можешь дать мне ты, мой повелитель? — насмешка искривила полные губы. Боги равновесия, Бездны, Изнанки и всех миров, которые только есть в мироздании! Как же она… хороша! Невыносимо хороша! Как с ней разговаривать, когда мысли путаются, а образы, что крутятся в голове, один порочнее другого? И это несмотря на боль и то, что она, очевидно, пытается меня убить!
— Я могу предложить…
Смоляная бровь изогнулась, изображая внимание, а губы уже готовились рассмеяться на мою глупость.
— … свободу. Я могу предложить тебе свободу, Лантаарея.
Боль исчезла в один миг, и я стер со лба холодный пот и из-под носа кровь. Кархан замер, а потом бросился на меня, визжа, словно осел, которому прищемили хвост.
— Ты не смеешь! Мерзавец! Не смей! Нельзя! Ее нельзя отпускать!
Я вновь откинул его к стене. Что-то хрустнуло, и Кархан затих. На учителя я даже не взглянул, не отводя глаз от Лантаареи. Смотрел, ловил малейшие изменения во тьме ее глаз, пытался понять. Поверила? Или нет?
— Ты дашь мне свободу, мой властелин? — она села, свесив точеные ножки с постамента. Черная волна волос укрыла девушку плащом, заструилась по молочно-белым плечам, высокой груди, коснулась мягкого округлого живота. Держите меня… кто-нибудь. — Отпустишь? Навсегда?
— Угу. Точно. Навсегда. На веки вечные с прощальным поцелуем в лоб. Если поможешь мне выбраться из одной передряги.
Она откинула с плеч волосы, и мое дыхание вновь прервалось где-то в горле, я захлебнулся им, но отворачиваться не стал. Нельзя.
— Ты знаешь, как общаться с девушками, мой повелитель, — Лантаарея спрыгнула с постамента и шагнула ко мне. — Мне нравится твое предложение. Но ты дашь мне клятву. И не сможешь ее нарушить. Либо отпустишь, либо станешь моим рабом.
Я кивнул. Ну да, конечно… Жди, милая. Не ты первая от меня клятв требуешь.
— Как скажешь. А сейчас мне надо кое-что сделать, и как можно скорее. Пока ты развлекаешься, меня ищут, и если грохнут, освободить тебя будет некому. Поняла? Смени облик. И открой мне заклинание.
— Чего ты хочешь, повелитель? — она улыбнулась, сверкнув жемчужными зубами. Облизала губы. Демоны, хотел бы я узнать, какова она на вкус…
Правда, один взгляд на Кархана мигом избавлял от подобных мыслей. Хотя и ненадолго.
— Хочу освободить души, плененные заклятием хшара, — обронил я, чувствуя себя идиотом. Тьма в женском теле, похоже, считала так же. Но кивнула, и уже через миг в гробу лежала книга. Напряжение и дикий голод исчезли, сменившись опустошенностью и слабостью. А ведь это лишь начало…
* * *Есть одна внятная и веская причина, из-за которой я никогда не поверю ни в Богиню Равновесия, ни россказням ее жрецов. В пятиугольных храмах с высоких постаментов они вещают о том, что жить нужно так, как угодно Богине, что деяния совершать надо благие, а за грехи будет душа твоя гнить в том месте, которое нельзя называть. И не называют, лишь смотрят многозначительно, и в глухой тишине храма слышен шелест мыслей и недомолвок. Изнанка. Вот чем стращают жрецы прихожан. Гнилое и гиблое место, вечная мука, непреходящая боль.
Может, оно и так, конечно. В том смысле, что Изнанка — не река Аль-Майер, где я, кстати, ни разу не был. Да, это странное и непонятное место, да и демоны особой симпатии не внушают, но вот в чем я совершенно уверен, что нет на Изнанке душ грешников. Потому что я точно знаю, куда они попадают. Я там был. И это воспоминание самое хреновое в общей неприглядной копилке моей памяти.
Не знаю, сколько мне тогда было. Может, лет шесть… Я не помню себя до того дня, это самое первое мое воспоминание. Ледяной холод, вгрызающийся в кости и с хрустом выдирающий их из тела, словно оголодавший пес. Камень столь стылый, что кажется стеклянным. Я лежу на нем и смотрю вверх, на горящие в темноте символы, начертанные на покатом своде. И еще я умираю. Даже детским своим сознанием я пониманию это, и мне хочется лишь одного — быстрее. Есть жуть, есть страх, есть раздирающий холод и какая-то дикая усталость… хочется уйти, сбежать, спрятаться. И в какой-то момент это происходит — я вижу себя — маленький и жалкий комочек плоти в лохмотьях, а потом … потом оказываюсь совсем в другом месте. И там нет боли, нет страха, нет ничего привычного и понятного… И каким-то совершенно новым восприятием себя и мира, я понимаю, что умер… И тот мир я никогда не спутаю ни с каким другим.
Я встряхнулся, возвращаясь мыслями в реальность. Времени мало, а я тут в воспоминания погрузился. Во всем Одри виновата, зараза…
— Вызов души по образу, — приказал я, потому что понятия не имел, существует ли заклинание освобождения от хшары.
Книга надулась обложкой и с хлопком распахнулась на одной из страниц.
— Спасибо, крошка, — пробормотал я, вчитываясь в строки.
Заклятие хшара тем и страшно, что души убитых не отправляются по прямому назначению, а остаются рабами того, кто их пленил. Навечно. И души осознают это, стремятся разорвать оковы заклятия, но от этого лишь мучаются все сильнее. Такого я не желаю старику Шуару и его прислужникам. Оживить их я не смогу, нет такой власти ни у кого, чтобы вернуть жизнь, но вот разорвать привязку к синекосому мне под силу.
Вспомнил каждого из тех, кто остался на полу таверны. В подробностях вспомнил. Вихры и хитрые глаза мальчишки. Резкие морщины на лице Шуара. Размеры и щербатые улыбки подавальщиц. Чем больше деталей, тем точнее фантом, тем ближе он к оболочке человека.
По моему приказу в полутемном помещении склепа один за одним возникли пять призраков. И каждый бился внутри чуть видимой клетки, орал беззвучно. Я вздохнул. Разламывать прутья придется тоже мне, понятно.
