Лада Лузина - Киевские ведьмы. Выстрел в Опере
Киевица слегка шевельнула пальцами, — «властью своей руки» даруя пегой лошадке жизнь и пятнадцать лошадиных сил.
Кобылка бодро тряхнула головкой, и припустила вверх.
«Я — Киевица!
Вот оно как…»
Она могла все!
«Приветствую, вас», «Наше почтение», «Низкий поклон вам, Ясная пани», — шептали Марии Владимировне скользящие мимо дома.
Раньше она не слышала их!
Но теперь, могла бы сойти с коляски и побеседовать с ними, и они б поведали ей все свои тайны, и пожаловались бы на глупых людей.
«Ведь я Киевица!»
«Значит, я остаюсь Киевицей и в Прошлом? — пискнула непотопляемая, беспокойная Маша. — Но в 1906 году у Города должна была быть другая хозяйка… Тут что-то не так».
Она могла все, она чувствовала это.
Она могла передвинуть памятник Богдану Хмельницкому, снять с поста генерал-губернатора.
«По описанию, — булькнула Маша, — очень похоже на какой-то наркотик. Нельзя читать «Рать».
«Позвольте сообщить, моя Ясная Пани, — взволнованно залопотал присутственный дом на Михайловской площади, — что чиновник по особым поручениям Аникий Приблудько, намеревается совершить преступление, по отношению к…»
Но тут чья-то иная всевластная рука перерезала Маше свободу невидимыми золочеными ножницами.
Стоявший на площади, древний Михайловский монастырь не счел нужным поприветствовать Ясную пани.
И Маша, маленькая вдруг обрела огромную силу, заголосив:
«Значит и здесь?… Я и здесь не могу!... Не смогу никогда и нигде. Я и здесь — Киевица, а значит, не могу войти в церковь. Я — плохая.
…ну за что же? За что?»
Глава восьмая, из которой выскакивают легендарные амазонки
«…на террасах лучшего места в мире — Владимирской горки!»
Михаил Булгаков «Белая гвардия».«Необычен был Михайловский монастырь Х1 века — одно древнейших зданий в России, — поставленный над обрывом, потому что каждый обрыв — бездна и, следовательно, обиталище дьявола, а храм св. Михаила Архангела — предводителя небесной рати — должен бороться с сатаной».
— всплыл в памяти абзац из дневника будущей Анны Ахматовой.
И было в Киеве сотни обрывов и сотни церквей, возвышавшихся над бездной, взвившихся к небу, протягивая к нему сверкающие золотом солнца кресты. Было в Киеве сотни взлетов и сотни падений…
Но помимо Свято-Печерской киевской Лавры, не было в Городе взлета возвышенней Михайловского Златоверхого.
И не было в жизни Маши еще такого болезненного падения вниз с высоты.
Высадившись на Михайловской площади, Анна Горенко подняла глаза на высокую колокольню и быстро перекрестилась.
— Пойдемте, Мария Владимировна. Только, умоляю, не спрашивайте меня ни о чем. И не смейтесь, — возбужденно попросила она.
К чему, к чему, а к смеху ее сопровождающая была не расположена.
Она все еще надеялась услышать хоть скупое словцо от восьмисотлетнего монастыря, основанного князем Владимиром, построенного в 1113 князем Святополком Изяславовичем и снесенного, выкорчеванного с корнем в 30-е годы власти советской.
А ныне, раскинувшегося на великом Михайловском холме, перекрывая своими широкими, могучими плечами Владимирскую горку и притаившуюся внизу небольшую Чертову гору, — вторую из четырех киевский Лысых.
Но Златоверхий, названный в честь защитника Киева архистратига Михаила, предводителя небесной рати и победителя Дьявола, остался непоколебим и нем.
И поникшая Маша потрусила туда, где было ей самое место — на Лысую гору!
Спускаясь с Анной Горенко, на нижнюю террасу Владимирской, к памятнику одноименного князя, Маша невольно припомнила, как шла сюда с Катей и Дашей, и как последняя презрительно фыркнула:
«Че-то у нас святые и чертовы места, как шахматная доска!»
Верно, — чтобы переместиться из «чертова» места в святое, в Киеве достаточно было пересесть с одной парковой скамьи на другую.
Святой Михайловский стоял в каких-то двухсот метрах от Лысой, прячущейся на нижней террасе. А, пролегающая на террасе дорога плавно перетекала на другую гору — Святую — Андреевскую.
Двойственность Великого Города, о которой вещала гимназистке Мария Владимировна, виделась во всем…
И не удивительно, что эта двойственность была передана его Киевице.
Маша увидела себя изнутри: половина ее была выкрашена темной угольной сажей. Она старалась смириться, что отныне ее естество поделено кем-то на черное и белое.
«Но как же так? За что? Я ж не сделала ничего плохого…»
«А так ли уж ничего?..»
«А откуда, — заглянула к ней спасительно-свежая мысль, — Ахматова знала, что Златоверхо-Михайловский поставлен над обрывом, «потому что каждый обрыв — бездна и, следовательно, обиталище дьявола?»
«Ну, допустим, — с радостью отвлеклась от собственной черно-белости Маша, — прознать, что «обиталище дьявола» находится тут, было нетрудно».
Координаты лысогорья преспокойно перечислялись в дореволюционных киевских справочниках. И языческий Перунов гай, шумевший тысячелетье тому на еще не-златоверхой горе — сроду не был исторической тайной.
Но откуда Анна знала о братоубийственной двойственности Столицы Ведьм и Столицы Веры?
А ведь знала!
На отмену от Анны Горенко, Ахматова видела то, что обещала Анне Горенко Маша, говоря: «Вы поймете Его».
«Нерушимая стена Св.Софии и Михайловский монастырь — оплот борьбы с дьяволом — и хромой Ярослав в своем византийском гробу»,
— писала она.
И в Киевском храме Премудрости Бога,
Припав к Солее, я тебе поклялась,
Что будет моею твоя дорога,
Где бы она ни вилась.
То слышали ангелы золотые
И в белом гробу Ярослав…
Она ходила на службу в Софию. Не во Владимирский, не в Михайловский, не в Лавру…
Она точно всматривалась в себя, выбирая: Дьявол иль Бог?
Бог или Дьявол?
Что она выбрала? Маша не знала.
Но знала уже: Дьявола нет. И хромой, Мудрый как сатана, Ярослав, в храме Софии-Премудрости Бога — тоже не дьявол.
Выбор между Богом и Дьяволом, как все в православном и языческом мире, происходит внутри тебя.
И все зависит оттого, какой себе поклялась Анна Горенко:
будет моею твоя дорога…
*****
Как бы там ни было, очутившись на извилистой дороге нижней террасы, Анна, то и дело останавливаясь и оглядываясь по сторонам, следовала, тем не мене, прямиком ко Второй Лысой Горе.
— Куда вы идете? — не выдержала Мария Владимировна.
— По-моему это здесь… — девушка осмотрелась.
