Беттина Белитц - Чертовски ангельски (ЛП)
— Эй, Люси, что ты делаешь! — закричала Софи позади меня. Ее голос звучал испуганно. И это тоже было не в новинку. Но теперь не только она звала меня. Все говорили одновременно.
Я опустилась на колени и оттолкнулась. Живот сдавило, когда я приземлилась на крышу на обе ноги. Даже нисколько не утратив при этом ритм, я побежала дальше. В этом и был весь смысл. Все должно выглядеть пластично. Они называли меня Катц. Я должна была двигаться, как кошка. И у меня это получалось.
В три шага я пересекла крышу и прыгнула в сторону фонаря. Я снова согнула колени, когда приземлилась, руки вытянуты в стороны, но я была права, на нем было достаточно места, даже больше чем достаточно, и да, он зашатался, но мне это не помешало. Я стояла. Крики позади меня смешались с аплодисментами и свистом. Краем глаза я заметила, что из окон выглядывали толпы учеников. Но в паркуре нельзя медлить. И у меня еще были силы, хотя и начинался очередной приступ кашля.
Как хищник на охоте я, прогнувшись, прыгнула на строительные леса, схватила руками железные рейки, подтянулась наверх, пробежала по громыхающим доскам в другой конец. Здесь мне нужно было свеситься вниз, как в гимнастике на перекладине, еще раз оттолкнуться и - нет. Нет. Нет. Вот дерьмо!
Я попыталась в полете переместить ноги в сторону, но было уже поздно. С оглушительным грохотом они врезались прямо в полное ведро краски, которое стояло как раз посередине мостков. Дурацкое, нелепое, ненужное ведро с краской. Синий фонтан брызнул в мою сторону, и в это время я потеряла равновесие и свалилась вниз. Все стало синим, синие крапинки на моих ладонях, лице, руках, а затем остаток вылился прямо мне на затылок. Начав падать назад, я поняла, что сейчас мне будет ужасно больно, потому что упаду туда, куда хотела приземлиться на ноги: на металлическую корзину для мусора. Но на мгновение наступила мертвая тишина. Я неподвижно зависла в воздухе, ничего больше не двигалось, синие капельки застыли, образовав странный рисунок, почти фигуру. Была ли это фигура? И на меня оттуда смотрели два глаза? Означало ли это, что я сейчас умру? Кто-то пришел за мной, чтобы забрать?
Затем все внезапно закончилось, и я упала. И это я тоже уже знала. Сначала был только испуг и слабость в желуде. Как волна, пробегающая по всему телу. А потом пришла боль. Она всегда подступала позже. Как раз тогда я подумала: «О, все не так уж скверно».
Так что я криво свисала с мусорной корзины, ожидая боли. Заметила, что Джузеппе все еще стоял наверху возле окна изостудии и снимал. «Он все видел. И записал. Нет, я больше никогда не смогу с ним заговорить, даже посмотреть ему в глаза. Какой позор». Мой осенний забег не только провалился, нет, я еще покалечилась и вся измазалась в синей краске. Я уже слышала приближающиеся шаги, и голоса становились громче. А потом нахлынула боль, жалящая и жестокая. «Мое плечо... о Боже, как болит...»
Я позволила себе соскочить на асфальт. Все кружилось. Что было не так с моей головой? Была ли это краска или кровь на виске? Я попыталась стереть пальцем, но не смогла поднять руку.
— Люси! Люси...
Это был Джузеппе. Мне не оставалось ничего другого, как притвориться, будто бы я упала в обморок. «Да, так будет лучше всего. Как будто меня здесь нет», — и закрыла глаза.
— Мне так это надоело! Довольно! Я больше не хочу! Все, заканчиваю с этим! — я еще больше оцепенела.
«Что это только что было?»
Во всяком случае, это был не голос Джузеппе. Совершенно другой. Он звучал как-то призрачно. Как будто говорило стекло. Жидкое стекло. «Кто, черт возьми, говорит как жидкое стекло? И почему он или оно было таким сердитым?»
Внезапно в ушах появилось чувство, как будто кто-то засунул в них шарики из ваты. Гудение и крики других умолкли. Даже птицы замолчали. Вместо этого подо мной появился глухой грохот, который распространяясь по моей коже, проникал в мое тело. Неистовый грохот, как бой литавр. Через несколько секунд он снова утих.
— Ох, отец, ну давай же, это не имеет значения, она ведь без сознания, а значит не услышит меня, к черту и проклятье, я, наконец, хочу использовать человеческий язык, мне постоянно приходится только слушать все это дерьмо, день и ночь, блаблабла. Никогда ничего нельзя сказать или сделать, только присматривай. Я больше не хочу этого, финито, я закончил с этой дерзкой девчонкой!
Я почувствовала прикосновение к боку, там, где ничего не болело, чуть выше моего пояса. Как будто волна пощекотала меня. Не больше. Дрожь пробежала по спине.
Снова подо мной и надо мной раздался грохот, и постепенно мне становилось страшно. Почему другие не подходят ко мне, чтобы помочь? Почему они оставили меня лежать здесь на земле? Может быть, я все-таки умерла?
Неужели они забрали меня? И папе придется латать меня в своем подвале рядом со вчерашней бабулькой, чтобы я выглядела прилично, когда меня будут хоронить? А здесь как раз обсуждали, куда меня послать на небеса или в ад?
Но тогда почему стеклянный голос сказал, что я без сознания и ничего не слышу? Я же ведь слышала. Я даже слышала то, что никогда раньше в своей жизни не слышала. Стеклянный голос. Здесь Джузеппе или нет, я должна была сейчас же открыть глаза и посмотреть, что там происходило.
Но не получалось. Мои веки становились все тяжелее и тяжелее. Я хотела руку поднять вверх, но прежде чем я смогла это сделать, асфальт подо мной растворился, и я провалилась вниз. Больше меня ничего не удерживало.
Глава 4. Старая знакомая
— О, барышня Моргенрот. И что же сегодня произошло? Обожглась? Сломала кость? Рваная рана?
Это был определенно человеческий голос женщины. И я ее знала. Я хорошо ее знала. Это была госпожа доктор Манке из отделения скорой помощи.
Она была в восторге, когда меня доставляли сюда, потому что ей страшно нравилось зашивать мои раны, даже в воскресение после обеда, когда узкий коридор перед приемным кабинетом был переполнен пострадавшими детьми и подростками. Она всегда говорит, что у меня такая красивая, бледная кожа, прежде чем достать иглу.
Значит, я была не мертва. Нет, я находилась в отделении первой помощи больницы имении Марии. И я лежала на носилках. Это было хорошо. Менее радостным был тот факт, что моя голова пульсировала и гудела, плечо обвисло, и меня сильно тошнило. Тем не менее, я внимательно прислушалась, не услышу ли что-нибудь «еще», кроме громыхания колес подо мной, гула вентиляции и госпожи Манке, которая с готовностью рассказывала кому-то, что я успела натворить за все время.
Нет, ничего другого там не было. Никакого грохота. Никакой стеклянной болтовни. Только госпожа Манке, которая травила анекдоты о моей медицинской карте. Несчастный случай на лошади-качалке, да, это было правдой, тогда она в первый раз чинила меня. Порез рядом с глазом, четыре шва. Я была немного дикой и ударилась виском о ручку. «Могла бы попасть и глазом», — спокойно говорила госпожа Манке, когда рассказывала эту историю одному из своих помощников.
