Надежда Башлакова - Мгновение длиною в бездну. Рождение Топаз. Книга 1
— Поживём, посмотрим, а сейчас куда ж мне её бедолажную девать. Не приказать же утопить в ближайшем болоте, как наскучившего щенка? — С сомнением произнесла госпожа.
Старуха криво пожала плечами, ей, похоже, эта мысль не казалась такой уж плохой, во всяком случае, её стоило обдумать.
Девочка, даже и не подозревала, что в каких–то пяти метрах от неё, решалась её судьба, и любимая хозяйка только что вроде бы как не надолго отвела смерть от своей давней рабыни, предложенную старой нянькой, которая до этого момента вроде как относилась весьма и весьма неплохо к Девочке. Что так меняет людей? То ли смена обстановки так повлияла на старуху? То ли действительно уловила она сильную конкуренцию для своей госпожи в лице молоденькой и миленькой мордашки, чьи кудри в данный момент были заплетены в тугую косу, но при снятии ленты ленивыми волнами оплетали тело до пояса? А свежие сплетни о новом хозяине, не чурающемся красивых рабынь, лишь подстрекнули встать её на защиту своей госпожи, готовящейся стать в скором времени его женой, а затем, вскорости, может, и матерью его детей. В конце концов, что такое жизнь безродной рабыни по сравнению со счастьем и семейным благополучием любимой госпожи? Сколько этих рабынь погибает от жестоких пыток, болезней, самоубийств и не кто по ним не плачет, не вспоминая и не горюя о смерти? И в чём случится беда, если на одну станет больше или меньше? А госпожа, она на то госпожа и есть, чтобы жить и здравствовать ещё многие десятилетия на радость родным и близким. И не рабыням составлять им конкуренцию в женственности и красоте. Хочешь остаться живой и здравствующей рабыней, родись страшненькой и не приметной. Какой–нибудь прыщавой девицей, с реденькими волосами, а не пышнокудрой блондинкой с ясными голубыми глазами. Вот и сами решайте, что здесь в большей степени было замешано, любовь к госпоже или обычная зависть старой длинноносой рабыни, к тому же ещё и со шрамом через всё лицо от кнута, это дед нынешней госпожи когда–то постарался, которой так и предстояло умереть девственницей, и которая всю свою жизнь так, и оставалась невостребованной. Хотя невинность для рабыни столь преклонного возраста, даже и имеющей столь неприглядный вид, была настолько противоестественной, что могла оставаться только загадкой для всех, возможно, и для её обладательницы в том числе. Оттого, вероятно, и та непомерная злоба, выражавшаяся в навете на чужую красоту.
Девочка между тем по–прежнему путешествовала в ногах хозяйки, на остановках готовила для неё пищу, приготавливала место для отдыха, махала на неё веером, если та жаловалась на жару и, наоборот, укрывала ноги тёплым пледом, если та считала, что день сегодня не удался. Приготовив же всё в хозяйской палатке на ночь, она укладывалась спать подле дверей снаружи, на старом потрёпанном одеяле, что помнила с самого раннего своего детства, заворачивая его краешек, чтобы хоть немного прикрыть замерзающие босые ноги. Нет, здесь, конечно, было не холодно, тем более что стояла середина лета, но вообще бывали места и потеплее. И хоть Девочка привыкла переносить разные погодные условия и не слишком–то жаловалась на холод, но всё ж таки мечтала, что может быть, когда–нибудь она будет жить там, где круглый год стоит лето и даже зимой лёгкий наст не царапает подошву. Нет, она не мечтала о тех временах, когда будет свободной, так как на её веку ещё никто из рабов не выкупился на свободу или освободился ещё каким–нибудь способом, кроме как вытянул ноги от непомерного труда или старости, оставаясь при этом рабом на небесах, освобождаясь от рабства земного. И никто понятия не имел, какое из зол было меньшее, потому как оттуда ещё никто не возвращался.
Так вот Девочка и не помышляла о свободе, она только страстно желала, чтобы то место, куда направлялась её новая хозяйка, было хоть немного теплее прежнего. Когда–то её мать рассказывала ей о далёкой стране, откуда она была родом. Там, как она говорила, было всегда тепло и ласковое солнышко грело и ласкало своих детей человеческих, что шагали по Макоши Земле. Правда мать там тоже была ещё совсем маленькой девочкой, гораздо младше она тогда была даже, чем сама Девочка, когда попала в плен, а затем и была перепродана в рабство. Мать Девочки была смуглой красавицей, чьи волосы были чернее даже чем у молодой госпожи. Свои же волосы Девочка взяла от отца, желтоватые и вьющиеся, а большие, но чуть раскосые глаза, придававшие её внешности некую экзотичность, были всё же наследием матери, которую с каждым годом Девочка помнила всё меньше. И лишь теплота материнских рук и колыбельные песни, что та пела ей на ночь, вероятно, останутся с ней на всю жизнь.
Девочка поёжилась от своих воспоминаний, которые неизбежно привели её к моменту их расставания. Как её мама кричала, пытаясь вырваться из цепких рук надзирателя? Как умоляла, чтобы её продали или купили вместе с дочкой? Но разве у суки хоть кто–нибудь спрашивает, продать ли её щенка, оставить ли, утопить ли? Девочка даже украдкой вытерла вытекшую из глаза слезинку. Где же теперь её мамочка? Жива ли? Пускай не свидятся они никогда, о чём всегда мечталось, но лишь бы мамочка попала к доброму хозяину и чтоб жизнь её была полегче. Девочка вздохнула. Эх, мама, мамочка. Как же ей не хватало тёплых материнских рук. Девочка закрыла глаза, пытаясь представить себе материнское лицо, слегка покачиваясь из стороны в сторону, она обняла свои плечи, как когда–то делала это мать и безмолвно запела материнскую колыбельную, знакомые и родные слова. Запела про себя. С тем и уснула она в холодной и неприветливой ночи, под лёгкой моросью, с улыбкой на устах и тихой песнью в сердце, успокоившись в ласковых материнских ладонях под нежный звук материнского голоса.
То была седьмая ночь их путешествия, ночь холодная и неприветливая и даже тёплый летний ветерок не мог сгладить неприступности ночи, а въедливая морось мизерными, но холодными каплями проникала под лёгкое одеяние рабыни. Но разве ж кого–нибудь это волновало? Если уже даже сама Девочка спала со счастливой улыбкой на губах. Остальные рабы, сбившись в бесформенную кучу, пытались согреться общим теплом своих тел, все до единого собравшись подальше от хозяйских палат, легли прямо на землю возле телеги с поклажей.
Но, как выяснилось чуть позже, не только погода в эту ночь имела намерение потревожить сон путников. Уже светало, когда послышались крики воинов, стоявших в дозоре. Крики предупреждали о какой–то опасности, но они были не долгими и вскоре оборвались какими–то булькающими звуками.
Вокруг лагеря расплылся туман, где–то вдалеке пылала кровавая заря, сама же стоянка была ещё окутана не ясными сумерками.
