Хозяйка заброшенного поместья (СИ) - Шнейдер Наталья "Емелюшка"

— Что ты делаешь? — донесся до меня уже знакомый баритон. Тьфу ты, вспомнишь заразу — появится сразу!

— Лапничек кладу. Чтобы вы, барин, ножки-то в снегу не застудили по дороге к саням.

С чего бы это такая забота? Она его иначе как аспидом при мне не называла. Хотя какой он аспид. Аспид — это змей, а этот — тигр, только что не рыжий. Здоровый, грациозный. И хищный.

Виктор зло засмеялся.

— Думаешь, я не знаю, что лапником в деревнях выстилают дорогу перед похоронной процессией? Чтобы покойник не вернулся.

Я хихикнула. У Марьи, похоже, на все случаи жизни рецепты припасены. Добрая женщина, надеюсь, хоть полы ключевой водой она потом мыть не будет? Чтобы «покойник» уж точно не вернулся.

Почему-то при этой мысли я ощутила легкое сожаление.

— Да что вы, как можно, барин! — возмутилась Марья, но в голосе промелькнуло злорадство. — Снег-то глубокий. Не ровен час, ножки промочите, тоже сляжете. Чистить некому было. Ванька-то ваш…

— Убирайся, — перебил Виктор. — Трогай.

Незнакомый голос крикнул: «Пошла!». Простучали копыта, и все стихло. Нет, настоящей тишины не было: вот скрипнул снег под чьими-то ногами, залаяла собака, и ей издалека отозвалась другая. Но все же стало тихо — слишком тихо для жилого дома.  Должны же быть слуги, дворня или как там их здесь называют. Но дом молчал. Неужели я в нем одна? И что я буду делать, если вдруг кто чужой вломится? Дома, то есть в своем мире, меня бы такие вещи не беспокоили, успела навидаться и когда в молодости на скорой работала, и бегая по участку. Знала и как буйного успокоить, и как отболтаться, если что. Но одно дело — крепкая на вид тетка, другое — девушка, которую, кажется, напросвет видно. Есть все же свои недостатки у юности и красоты.

Оглядевшись, я приметила у печки кочергу. Пришлось снова вылезать из кровати, чтобы поставить кочергу у изголовья. Лучше бы топор, конечно, но пока и это сгодится.

За окном опять заскрипел снег, стукнула дверь. Я потянулась было за «оружием», но услышала ворчание Марьи. Успокоившись, откинулась на подушки. Марья шуршала чем-то, стучала, не забывая на все лады поминать «аспида». Наконец она подошла к моей комнате. Распахнулась дверь, женщина втащила тяжеленное на вид деревянное ведро.

— Да ты спи, спи, касаточка, — проворковала она. — Я только полы помою.

Сложившись вдвое, бабка начала возить тряпкой. Смотреть на это, будучи молодой и здоровой… ну, почти здоровой, я не могла.

— Дай я.  — Я села в кровати, собираясь обуться и забрать у нее орудие труда.

— Да ты что, касаточка, с ума сошла? — Она спрятала тряпку за спину, будто это была величайшая ценность. — Ложись! Ложись сейчас же!

Ответить я не успела: Марья приметила кочергу у кровати.

— И правда с головушкой у тебя неладно. Ложись немедленно, а чугунину эту я на место поставлю, к печке.

Теперь уже я вцепилась в кочергу, будто в драгоценность.

— Печка все равно не топится, а мне спокойнее.

— Так ты сама же запретила топить, дескать, дым идет, угореть недолго. — Старуха ухватила другой конец кочерги. — А всякая вещь должна на своем месте стоять.

3.2

— Вот пусть у нее и будет место у моей кровати, — уперлась я.

Марья всплеснула руками.

— Да что ж это с тобой такое! Зачем тебе кочерга?

Незваных гостей из дома гнать, неужели непонятно!

— А зачем тебе мыть полы? — ответила я вопросом на вопрос.

— Так чтобы аспид этот дорогу сюда навсегда забыл! Али вернуть его хочешь?

Хотеть, я, конечно, не хотела, но…

— В доме есть другие мужчины?

— А зачем тебе? — насторожилась бабка.

— Для утех непотребных, — не удержалась я. — Зачем еще мужчина в доме нужен?

В моем мире — вроде и незачем, а тут — пока неясно. Был бы у меня пистолет, а не кочерга, может, и тоже незачем. А есть здесь пистолеты?

Марья хватанула ртом воздух, побагровела, и я испугалась, что ей сейчас плохо станет. Я торопливо сказала:

— Я пошутила. Чтобы кочергу у кровати не держать.

Она подозрительно уставилась на меня, я изобразила самый невинный вид, на который только была способна. Марья просветлела лицом, и я добавила:

— Мало ли, влезет кто, а кроме нас и никого.

— Да ты что! Все же в деревне знают, что барышня тут.

Меня это вовсе не успокоило.

— Тем более!

— Брат мой младший — староста сейчас в деревне. Он всех знает, его все знают. И все знают, что ни меня, ни тебя он обидеть не позволит.

Как, интересно, он сможет не позволить? Пока я размышляла об этом, Марья ловко выхватила из моей руки кочергу, пристроила ее к печке. Не драться же с ней! А нянька, поняв, что победила, снова взялась за ведро.  И при виде того, как она старательно намывает и без того чистый пол, мне почему-то стало жаль «аспида». Чего же такого он сделал, чтобы его из этого дома провожали будто покойника?

Да и смотреть на то, как старуха моет полы, когда я сижу, было по-прежнему неловко.

— Перестань, и так чисто, — попросила я.

Она выпрямилась, уперла руки в бока.

— После того, что он сделал, ты его жалеть будешь?

— А что он сделал? — полюбопытствовала я.

Кроме того, что мне нахамил? Отвез в «глушь», которую моя предшественница «терпеть не могла», и оставил там в развалюхе с одной старухой-нянькой?

Она изумленно вытаращилась на меня. Я вопросительно уставилась на нее. Какое-то время мы играли в гляделки, потом Марья вздохнула.

— Да я и запамятовала… Батюшку твоего он, считай, своими руками застрелил.

Я охнула.

— В голове не укладывается.

— Вот так вот. Он добрый был, барин. Щедрый, всех привечал, а этот… — Она промокнула глаза уголком фартука.

Что, прямо вот так и застрелил? И ничего ему за это не было? Да уж, похоже, от этого типа в самом деле стоит держаться подальше.

— Слышала я, что он тебе про развод говорил, — продолжала Марья, заметив мою растерянность. — Грех это, конечно. Только ежели ты меня спросишь — грех и замолить можно, а с этим аспидом жить — се6я загубить. Съездишь в монастырь, поживешь годик белицей, помолишься. А там вернешься да найдешь себе какого вдовца с детками.

Вот только вдовца с детками мне и не хватало для полного счастья!

— А может, и не вдовца. Вон ты какая красавица, может, и найдется славный какой парень. Чтобы на тебя надышаться не мог. Будешь жить счастливо. Глядишь, я еще твоих деток понянчу.

— Непременно понянчишь. — Я изобразила улыбку.

Говорить сейчас, что замужество интересует меня в последнюю очередь, явно не стоило. Сперва бы разобраться, что к чему в этом мире.

— Расстроила я тебя, касаточка, — сокрушенно сказала Марья.  — Поспи-ка ты. Утро вечера мудренее. Поспи, а пол я потом домою.

Она укрыла меня одеялом и исчезла за дверью вместе с ведром. Я запоздало вспомнила, что стоило бы расспросить ее о печке. Почему моя предшественница запретила ее топить? Тяги нет, и некому дымоход прочистить? Или еще что? Но вскакивать следом я не стала. Под одеялом было тепло и уютно. Дом пах старым деревом, но запах этот не раздражал — не было в нем характерных «старческих» ноток. Потом потянуло хвойным дымом — похоже, лапник после «покойника» следовало сжечь.

Под этот запах я и уснула, чтобы проснуться от аромата куриного бульона.

— Хлебово принесла, — проворковала Марья, одной рукой подпихивая мне под спину подушки, а другой вручая мне глубокую глиняную миску с деревянной ложкой. — После болезни на курочке — самое оно.

Я вгляделась в миску, пытаясь угадать, что там в супе, кроме курицы. В миске плавали рыжие кружочки морковки и какие-то бесформенные комки. Марья поняла меня по-своему.

— Не сердись, касаточка. Ложки-то серебряные твой батюшка продал. И фарфор за долги ушел.

— Я не сержусь, — сказала я. — Главное, чтобы от души, а в какой посуде — неважно.

И еще хорошо бы, чтобы чистыми руками. Одновременно с этой мыслью мой желудок заурчал, давая понять, что его не интересуют всякие мелочи вроде чистоты, лишь бы в него срочно что-то положили. Впрочем, одежда на Марье, хоть и заношенная, не выглядела грязной, да и комната казалась чистой. Вот разве что серые разводы над дверью и копоть на печи — но происхождение этой грязи теперь прояснилось. Буду чувствовать себя чуть лучше — отмою. А пока уже хотя бы то, что у меня появился аппетит, — хороший признак.