Телохранитель поневоле (СИ) - Серебрянская Виктория
В голове у меня была какая-то каша. А вот тело будто парализовало. Я продолжала наблюдать за всем словно со стороны. Вот подростки с улюлюканьем и свистом почти пронеслись мимо. Мелькнул какой-то перекошенный, напряженный подбородок того, кто швырнул в меня коробком. Вот Чад и Диллон одновременно повернули головы и увидели, что происходит. От острого, режущего без наркоза по живому взгляда последнего у меня внутренности скрутило от боли. Этот взгляд презрительно сообщал мне, что я – тупая идиотка, овца, не стоящая усилий Диллона. А потому меня совершенно не удивило, когда Диллон вдруг прыгнул подросткам наперерез. И испуганное, с выражением смертельного ужаса в глазах лицо бросившегося ко мне Чада тоже не удивило. Ему положено так поступать, у него контракт. А вот дальше мой мир вдруг раскололся, дал трещину и начал распадаться на куски у меня на глазах…
– Во имя свободы моей с!.. – вдруг выкрикнул тот, кто зашвырнул в меня коробок, но захлебнулся криком.
Диллон врезался в него всем корпусом, сбивая мальчишку с доски. Последний из четверки скейтбордистов резко присел на доске и вынужден был сильно вильнуть, чтобы избежать столкновения с упавшим с доски товарищем. Багровая надпись «Посланец смерти» в последний раз ярко сверкнула, и черный аэроскейт на скорости врезался в дерево напротив меня. Раздался хлопок, в разные стороны брызнули осколки пластика и отколовшиеся от ствола дерева щепы. Его хозяин плашмя упал на дорогу и пару раз обернулся вокруг своей оси, откатываясь к обочине. Там и затих. Диллон, бросившийся на него, каким-то немыслимым образом сгруппировался и сразу же вскочил после падения на ноги, бросившись к неподвижному пацану. Сдернул капюшон худи и бейсболку. И смачно выругался. Увы, что он там увидел, мне не было видно.
Казалось, все эти действия заняли вечность. А на самом деле прошел, наверное, миг. Во всяком случае, коробка все еще летела в мою сторону, но я уже могла различить на одном из ее боков дисплей и мигающие на нем цифры. И так же летящего в прыжке по воздуху Чада с открытым, перекошенным ртом. Кажется, телохранитель что-то кричал мне. Вот только в ушах у меня стоял сплошной непрекращающийся гул. Я не могла разобрать слов бодигарда. Кажется, я действительно дура…
Одновременно с этой странной, непривычной мыслью, по-хозяйски расположившейся у меня в голове, проклятый коробок, летящий в мою сторону, вдруг словно раздуло почти до состояния шара. Блеснул огонь. Раздался оглушающий, больно бьющий по ушам грохот. И в разные стороны помчались клубы дыма и пламени в сопровождении осколков пластика и чего-то еще, чему я не могла дать названия…
Ясный солнечный денек для меня померк. Дендропарк, наполненный шорохом листвы и безмятежностью, словно отодвинулся куда-то очень далеко от меня, невообразимо далеко. Я не могла бы до него дотянуться, даже если бы очень этого хотела. Но мне этого и не нужно было. Куда сильнее меня занимало то, что в левую щеку будто сахранские шерши жала воткнули, впрыскивая в кровь свой парализующий яд. Мне было так больно! Так безумно больно, что хотелось заорать на всю Вселенную. Вскочить и бежать пешком на край освоенного космоса, только бы избавиться от жгучей, разрывающей на части боли. Но тело будто парализовало. Оно мне не подчинялось. Из сведенного спазмом горла не вырывался даже хрип…
Подумалось, что это уже конец. И даже стало немного жаль, что в свой последний день я выгляжу так, как нравится отцу и лину Монтриалли, а не мне. Может быть, хотя бы в крематорий меня отнесут в джинсах и вот той шелковой, полупрозрачной кофточке, на которую отец презрительно фыркнул, что она не стоит денег за ценник, на котором напечатали ее цену.
Чада было жалко до слез. На моих глазах в его тело впились тысячи крохотных кусочков, разлетевшихся в разные стороны от лопнувшей коробки. Чада выгнуло дугой. Но он, не обращая внимания на совершенно очевидную боль от ран, все пытался добраться до меня, спасти.
Я не могла отвести от телохранителя глаз, когда в мозг пробился чей-то чужой, полный бессильной ярости и отчаяния крик:
– Ча-ад!.. Не смей умирать! Слышишь?! Не смей!
Бодигард приоткрыл мутные, больные глаза, нашел взглядом меня и прошептал:
– Объект… Девушка… Поклянись, что не дашь ее в обиду…
От первого слова в душе все перевернулось. Стало больно, хоть слова Чада и были логичными: отец ему заплатил немалые деньги, чтобы Чад охранял меня. И эта разорвавшая надвое боль словно ослепила меня, лишила возможности что-либо еще чувствовать. Поэтому я совершенно безразлично отнеслась к следующим словам бросившегося к Чаду Диллона:
– Да провались она пропадом, маленькая идиотка!.. Мне на нее начхать!..
Но телохранитель, не обращая внимания на полные бессильной ярости слова в мой адрес и сделав поистине титаническое усилие, приподнялся и вцепился в руку склонившегося над ним Диллона:
– Нет… – Чад тяжело, с надрывом дышал. – Нет… Поклянись! Поклянись, что не бросишь ее…
Телохранитель так требовательно, так умоляюще смотрел в лицо Диллону, что у меня сердце рвалось на части в груди. И тот сдался. Скривился, но кивнул:
– Ладно. Если ты так хочешь…
– Хочу!..
Кажется, это последнее усилие стоило для телохранителя слишком много. Получив так необходимое ему обещание, что меня не бросят и защитят, он обмяк. Рукав курточки Диллона выскользнул из его пальцев, а глаза закрылись. Диллон отчетливо скрипнул зубами.
Несколько мгновений он пристально смотрел на обмякшее тело Чада. Потом воровато оглянулся по сторонам, не обращая, впрочем, на меня никакого внимания, что-то достал из кармана брюк, на мгновение сжал в кулаке, а потом положил на грудь Чаду. Присмотревшись, я различила коробок, похожий на тот, что метнул в меня скейтбордист, и что совсем недавно взорвался в воздухе.
Сердце в ужасе сжалось. Этот Диллон решил взорвать тело Чада?! За что?! Почему?! А если телохранитель еще жив и его можно спасти? Вот теперь неведомая сила, до этой секунды надежно прижимавшая меня к лавочке и не дававшая встать и уйти, исчезла, а меня будто пружиной подбросило:
– Не-е-е!..
Я захлебнулась криком и не смогла договорить «нет». Просто Диллон, по-змеиному взвившись в воздух, перехватил меня на лету и сжал так, что в легких мгновенно закончился воздух, а вдохнуть еще я не смогла. Глаза заволокло блаженной темнотой, в которой не было боли, взрыва, мертвого телохранителя и этого чокнутого Диллона, чтоб ему…
Глава 2
– Очухалась? – Чужой, злой и какой-то опасный голос ворвался в уши, заставляя мгновенно испуганно распахнуть глаза. – Поднимайся, – последовал не терпящий возражений приказ, – хватит уже изображать из себя труп!
Веки будто кто-то склеил вечным клеем для пластика, я такой видела у помощницы отца, но в сердце уже впились жесткие, ледяные пальцы страха. И в кои-то веки у меня включился инстинкт самосохранения. Испуганно распахнув глаза и увидев склонившегося надо мной незнакомого типа, я рефлекторно, будто откинутая пружиной, мгновенно откатилась подальше от незнакомца, села, подобрала под себя ноги, для надежности обхватив их руками, и огляделась.
Вокруг все было чужое. Я сидела на какой-то убогой койке, которую назвать кроватью не поворачивался язык: серое, грубое и комковатое нечто подо мной, то ли матрас, то ли одеяло, тусклые металлические трубы, изображающие спинку кровати, а за спиной холодная обшарпанная стена. По ощущениям тоже металлическая.
– Где я… – Голос хрипел и был едва слышен. Я испуганно прочистила горло, наплевав на приличия, и попыталась еще раз: – Отпустите меня! Я хочу домой!
На этот раз голос вернул былую звонкость, но в конце фразы позорно сорвался на визг. Даже я съежилась от этого противного звука и испуганно покосилась на того, кто стоял у кровати, закрывая мне остальной обзор.
Мужчина, нет, молодой парень, вдруг как-то странно хмыкнул:
– Не боись… Не обижу.
Из его голоса ушла звеневшая до этого злость, но холод и отчужденность остались, заставляя внутренности сжиматься от неясной угрозы. И все же не смотря на страх, и ненавидя себя за это, я умоляюще попросила, внезапно осознав, кто сейчас стоит передо мной:
