Анди. Сердце пустыни (СИ) - Боброва Екатерина Александровна
— Жарклан, она — проводник. Единственный, который у нас есть. И если ее приняли дерхи, примем и мы. Запомни это хорошенько.
Жарклан задумался, повернул голову к сараю и снова шепотом спросил:
— Господин, вы не хотите забрать ее в дом? Вдруг она ночью сбежит, еще и дерхов прихватит?
— Достаточно, — разозлился Ирлан, — сам иди в дом. И не забудь оставить на ночь воды и лепешек.
Жарклан недовольно дернул головой, но возражать не стал.
Из сна Анди выныривала тяжело. Тело ломило. Жутко хотелось пить. Еще и грудь давило так, словно на ней покоилась Поющая скала.
Открыла один глаза. Нет, не скала, а лохматая морда цвета ночи. Зашипела, спихивая морду с себя. В ответ ее умыли длинным языком.
— Фу-у-у, — вытерла лицо. Спихнула-таки пушистую наглость. Выдохнула. Полежала некоторое время, приходя в себя, пока ее невежливо не пнули в бок. Пришлось вставать. Сначала на четвереньки, потом, держась за столб, на ноги. Голова кружилась. Перед глазами плясали мушки.
Когда пришла в себя, заметила накрытые полотенцем лепешки, и рот сразу наполнился слюной, но надо было выйти во двор.
Толкнула дверь — не заперто. Шагнула из полумрака сарая на солнцепек. Прищурилась. Богатый двор — большая бочка. И тело сразу зачесалось от одной только мысли, что там вода.
В Хайде умывальни устраивали прямо во дворах. Завешивали кусок пространства ковром, прокапывали канавку к ближайшему дереву, чтоб вода не пропадала. Чуть в стороне, но тоже на свежем воздухе, оборудовали отхожее место. Туда девушка и направилась в первую очередь.
Когда закончила, подошла к бочке, с трудом сдвинула крышку. Облизнулась — вода. Много воды. Нагнулась за ведром, но ее опередили. Лазурный дерх подал ведро, а золотой держал в пасти что-то похожее на полотенце. И морды такие выразительные…
— Да ну, — отмахнулась от себя Анди, — вы точно животные, но за помощь спасибо.
Когда начала стягивать с себя грязную рубашку, в голову пришла умная мысль о сменной одежде. Замерла в нерешительности. Но тут в закуток завернул черный дерх, выплюнул на каменную плиту сверток с одеждой, еще и лапой подпихнул.
Анди замотала головой. Нет, нет и нет. Это невозможно. Может, их дрессировали? Точно. Дрессировали. Она слышала о таких животных, которые выступают перед публикой.
Растеряно кивнула. Подобрала одежду, отряхнула, накинула на крючок. Потом с наслаждением стянула с себя рубашку.
Хозяева здесь жили щедрые. На полочке под навесом нашлось жидкое мыло, скребок для тела, и Анди с наслаждением принялась отмывать многодневную грязь. Промыла волосы. Пощупала виски — там уже прилично отросло и надо бы раздобыть бритву. Волосы решила не заплетать — пусть высохнут. С недовольством отметила, что кожа начала светлеть.
Вздохнула — все не так в ее жизни. Она так старалась быть троглодкой: вымачивала волосы в лье, кожу натирала соком дички, долгими ночами под звездами постигала путь песка, а что в итоге? Родное племя отторгло, вышвырнув в мир как сгнившую еду.
Анди приняла их решение, ушла, но и мир ее отверг. Она смирилась со смертью, и тут пустыня подбросила еще один шанс, только этот шанс вел на север, туда, где много воды, а зимой все покрыто белым.
— Сбегу, — проговорила упрямо. Она дочь песков. Ее место здесь.
Вытерла волосы, ожесточенно растерла лицо. Нечего чужакам видеть слезы. Дети пустыни не плачут. Никогда. Они только кричат в ночь, когда не остается сил сдерживать горе.
Сдернула с крючка притащенную дерхом одежду. Расправила. А ничего так… Дешево, но чисто. Ей доводилось и похуже носить.
Надела шаровары, топ, сверху широкий кафтан с прорезями по бокам, подпоясалась платком. Почувствовала себя снова живой.
Там, в рабстве, она съежилась внутри себя в крохотную горошину. Запрещала думать, чувствовать. Это не ее бьют, не ее продают на рынке, не ее будут приносить в жертву. Тело хотело жить, и потому она бездумно сопротивлялась и продаже, и попыткам принудить к покорности.
— Троглодка, — сплюнул при виде ее избитого тела владелец рабов, — я сразу сказал — толка не будет, зря только притащили.
— Так сама к каравану вышла, — возразил помощник, — как было не взять. Да и Рах клялся, что к троглодкам знает подход и может сломить любую.
— Сломать он может, а не сломить, — разозлился хозяин и приказал: — Отдать жрецам. Если повезет и доживет до завтра.
В ладонь ткнулся холодный нос. Анди вынырнула из горьких воспоминаний, потрепала дерха по голове и пошла в сарай. Ее ждали вода и лепешки. На ней чистая одежда, и тело больше не болит. Чем не счастье? Об остальном она подумает потом.
Жарклан, стоя на пороге, проводил девчонку пристальным взглядом. Показалось или нет, что кожа после мытья у той утратила свою красноту, да и волосы посветлели. Подозрительно, ох как это все подозрительно.
Из дома его выгнала суета дерхов. Сначала на кухню сунулся один и стащил полотенце со стола. Жарклан было погнался, но потом махнул рукой — пусть забирает. Главное, чтоб еду не начал таскать со стола. Затем появился второй и сразу юркнул в жилые комнаты. Жарклан с руганью рванул следом, но путь перегородил еще один. Слуга наткнулся взглядом на оскаленную пасть и передумал. Посторонился, выпуская дерха из комнаты. Тот держал в зубах сверток с женской одеждой. И как только догадался, что именно надо взять?!
Прошлый хозяин животин, да будет светел его последний путь, как-то раз признался, что чувствует себя прислужником у дерхов.
— Понимаешь, Жарк, они порой посмотрят, а у меня внутри все переворачивается, и рука сама тянется лишний раз корм дать или воды подлить. А иногда они втроем действуют так, словно общаются между собой. Один попадет в беду, а двое уже бегут на помощь. Ты же помнишь пожар в загонах?
Жарклан помнил. Как и то, что двое дерхов сорвались с прогулки и помчались из города в усадьбу, словно почуяв с товарищем беду.
И вот теперь творились что-то странное. А всему виной она, и Жарклан с ненавистью проводил взглядом скрывшуюся в сарае девчонку. Свалилась на их голову. Зараза!
Туманные тропы подпространства известны были давно. Как давно было известно, что лишь безумец мог сунуться на них без проводника. Зайти-то можно было всем, а вот на выход требовалось благословление богов. О судьбе несчастных, сгинувших по собственной дури, можно были только гадать.
На тропах не существовало земли и неба в привычном понимании. Не было ориентиров — по всем сторонам висело одинаково серое нечто…. Даже точки входов и выходов — едва заметное уплотнение пространства — можно было не заметить, плутая днями.
А сколько легенд и сказок было построено на таких вот беднягах, вышедших в другой части света. Еще в подпространстве можно было нарваться на временную ловушку и провести в ней несколько минут, по возвращении обнаружив, что потерял пару лет. Ходили слухи о туманниках, питавшихся там людьми. О провалах в другие миры. О сводивших с ума призраках тех, кто навечно остался на тропах. Словом, место было не для приятных прогулок. Но искушение потратить один день вместо трех-четырех месяцев пути заставляло людей снова и снова испытывать судьбу, вступая на тропы.
С мирской стороны входы располагались на вершинах холмов, гор и барханов. Годилась и небольшая возвышенность. Не один мудрец лишился своей бороды в спорах о столь странном расположении. Говорили, что магический фон возрастает с подъемом местности. Другие утверждали, что с высотой ослабляется притяжение мира и потому открываются проходы наизнанку. Истина, как обычно, лежала посередине равнодушная к спорам.
Первыми выход из положения нашли маги. Расставили лишь им видимые магические метки, создали карту и начали брать золотом за провод караванов.
С тех пор за триста лет случалось всякое: и плохое, и хорошее.
После провода по тропам армии Шаэрда четыре крупнейших государства на материки объявили ковен вне закона, ну а следом, не без ехидной радости, к ним присоединились почти все страны. Ковен на тот момент считался богатейшим орденом. К тому же был неподвластен ни одному государство и, что самое главное, ни с кем не делился доходами, а только получал немаленькие деньги.
