Не рань мое сердце (СИ) - Аматова Ольга

– А теперь ты просто… говоришь мне уйти? Типа норм потрахались, повторим при случае?

– Это вряд ли, – произносит Кай равнодушно. – Я перебрал.

Вот теперь меня прошибает злобой. Буквально… обжигает. Ростки симпатии растоптаны, я невесело смеюсь, говорю с неверием, больше для себя:

– Какой же ты ублюдок, боженьки мои.

Встаю рывком, морщась от неприятных ощущений во влагалище. Наклоняюсь за джинсами и трусами, иду к двери. Кай перехватает меня за руку, сильно сдавливая кожу, и тянет сползший ворот рубашки вниз, к локтю.

– Это что, блядь, такое? – выдыхает громко. Встряхивает меня. – Я спрашиваю, что за нахуй?

– Отъебись! – рявкаю в ответ, освобождаясь рывком. Пользуясь его заминкой, тороплюсь прочь.

– А ну стой! – кричит он, следуя за мной. – Какого черта?

– Что? – Я тоже кричу, поворачиваясь к нему. – Какого черта мой соулмейт такой уебок? Давай спросим его самого!

– Откуда мне было знать?! – Он угрожающе наступает и повторяет, чеканя каждое слово: – Откуда. Мне. Было. Знать. Ты скрыла это! Как ты вообще…Зачем ты это сделала?

– Зачем я это сделала?! – Перехожу на ультразвук и затыкаюсь, хватаю ртом воздух. Надо успокоиться. Истерика определенно лишняя. – Даже, блядь, не знаю. Может, потому что ты мудак, от которого стоит держаться подальше?

– Потому что трахнул тебя? – Он совсем близко, не стесняется использовать преимущества роста: нависает с угрозой. – И хотел защитить своего соулмейта?

– Защитить?! – задыхаюсь негодованием. Тысячи невысказанных претензий толпятся на кончике языка, не могу выбрать одну. У Кая подобных проблем нет, и он спешит воспользоваться паузой.

– Это, – говорит с жаром, сбрасывая футболку и указывая на татуировку, – написал мой соулмейт. Ты написала. «Не рань мое сердце»! И как я должен был поступить, когда буквально, блядь, прыгнул на тебя с мыслями о другой? Блядь!

– С мыслями о другой, – звучу эхом. Всё это отвратительно, я чувствую себя мерзко. Констатирую вслух: – Ты меня использовал.

– Чтобы заглушить тоску по соулмейту? О да. – Тон пропитан сарказмом. – Ты сама себя слышишь? Я, блядь, в отчаянии из-за тебя! Человека, которого не могу найти! А ты здесь, уже три гребаных месяца знаешь, кто мы друг для друга и ни одного. Гребаного. Слова!

– Тоску по соулмейту? Тоску по гребаному соулмейту?! – Я так зла, как ни разу еще не была. Я напираю, тычу пальцем в его грудь, заставляя чуть отступить, и впервые меня нисколько не смущает, что приходится смотреть снизу вверх. – Лучше, блядь, молчи! Тебя никогда не заботило мое состояние. Тебе всегда было плевать. Ты заставлял меня раниться, ты травил мой организм никотином и наркотиками, да даже чертов кофе – я раньше пила чай! – Голос задрожал, и я поняла, что готова расплакаться. – Ты заставлял меня тратить деньги на всякое дерьмо, ты сделал это, – дернула рукой, – без моего разрешения, а теперь ты использовал меня и хотел выкинуть как гребаный мусор! И ты рассказываешь мне о тоске по соулмейту? Да если бы он хоть немножко, самую капельку был тебе нужен, ты бы…

– Я думал, у меня его нет! – выпаливает он, сжимая кулаки.

Откровение повисает между нами. Я моргаю, слезинки оставляют влажный след на щеках. Кай сжимает челюсти, на скулах играют желваки. Справившись с собой, он выдавливает:

– Не было никаких признаков. Погодки хвастались подслушанными эмоциями и разделенными ощущениями, а я… – Судорожный вздох. – У меня никогда этого не было. Ничего не было. Только тишина. И пустота. Ты никогда себя не проявляла!

Он бьет в стену с размаха, и я подпрыгиваю. И сбрасываю странное оцепенение.

– Прости, если была слишком осторожна, – говорю убито. – Если берегла себя больше, чем ты хотел. Если слишком никакая для тебя.

– Я не это сказал, – протестует он, но я предостерегающе поднимаю руку. Не хочу больше слушать.

Ухожу в ванную, и он не останавливает меня. Принимаю душ, осторожно промывая и ощупывая себя внутри. Всё в порядке, немного неприятно, но я в норме. Болит не тело.

Собираю спортивную сумку. Пишу Таське. Ставлю таймер на сообщение для начальницы на случай, если завтра буду не в состоянии трезво соображать. Прошу отгул на пару дней из-за плохого самочувствия. Если передумаю, просто отменю отправку.

Из квартиры ретируюсь максимально тихо. Не хочу ни видеть, ни слышать Кая. Мне нужно обдумать всё произошедшее, разобраться с собой и своими чувствами, и его словами. Но сейчас я слишком вымотана и хочу плакать.

***

Я остаюсь у Таськи на три дня. Она просто золото, не знаю, за что мне такой друг. После третьего бокала вина я изливаю ей душу, а потом рыдаю до икоты. Таська не обещает, что всё будет хорошо, но говорит, что я умная девочка и разберусь сама. И что она всегда может попросить братьев научить Кая уму-разуму, если мне от этого станет легче.

Но мне не станет. Лежа на кровати без сна, я пялюсь в потолок и пытаюсь поставить себя на место Кая. У меня не было сомнений в его существовании, он весьма убедительно доказывал обратное. Я же… мои травмы принадлежали Каю, я слишком много работала, чтобы заводить отношения, я не влюблялась и не горевала. Татуировка на груди – мой первый и единственный обращенный к нему крик.

Весь следующий день я смотрю фильмы, хлещу вино и заедаю шоколадом. Поддерживаю состояние легкого опьянение, голова восхитительно пустая и легкая. Вечером приходит сообщение: «Возвращайся». Я отключаю звук.

В понедельник я раскаиваюсь из-за количества выпитого накануне. Меня подташнивает, болит голова, от запаха еды воротит. Я пью кофе, плачу, уничтожаю остатки шоколада и прибираюсь. Заняться нечем, слоняюсь из угла в угол и думаю, думаю, думаю. Мысли однообразны и цикличны, от «как он мог так со мной поступить» через «он правда боялся, что меня не существует?» к «что теперь делать».

Во вторник я почти готова к диалогу. Снова благодарю Таську – мне так неловко пользоваться ее добротой, – но она только отмахивается. И неожиданно серьезно советует брать всё, что мне нужно, без оглядки на предысторию и чужое мнение.

Я захожу в квартиру с щекочущим чувством под ложечкой. Кай на кухне; мою руки и иду на запах жареного хлеба. Яичница с ветчиной, тосты, убийственная доза кофе – обычное меню. Он ждет меня: стоит, опираясь бедром на столешницу. Взгляд внимательный и хмурый. Тишину тревожит только шипение масла на сковородке.

Присев на табуретку, я вздыхаю.

– Хочешь обсудить это или как?

– Я сорвался, – резко отвечает Кай. Непонятно ведет рукой в районе паха и морщится. – Это было… неприятно. Я решил, что так совпало. Что мой соулмейт… не один. Одна. Не одна. Черт.

Он отворачивается, спина напряжена. Я удивлена тем, что он всё-таки, ну, не оценил, пожалуй, но хотя бы понял. Я, вроде как, могу гордиться тем, что он мой первый. Хотя гордиться особо нечем… к тому же мы знаем, чем всё закончилось.

– И я реально зол, что ты не сказала, – продолжает он, орудуя лопаткой. – Каким бы я ни был… – Тут он с размаха бросает лопатку в мойку (звук выходит громкий) и смотрит на меня с какой-то яростной обидой: – Ты должна знать меня лучше всех! Я точно не тот, от кого надо скрывать эту связь. Я не такой.

– Я не знаю, какой ты, – пожимаю плечами. – Ты не разговаривал со мной.

– Я не разговоры имею в виду…

– Так что я хотела убедиться, что не наврежу себе, признавшись, – продолжаю, будто он и не перебивал. – Я знала, что ты не очень-то дружелюбный парень с бурным прошлым и непонятным настоящим. И ты не можешь винить меня за некоторую осмотрительность.

– Осмотрительность, как же, – усмехается он. – Осмотрительность помешала твоим попыткам найти меня? С этим на руке, – он кивает, – особой проблемы с поисками не возникло бы. Но ты даже не старалась, верно? Хотя точно знала, что я существую.

– Притормози-ка на секунду. – В его изложении я не жертва, а виновник, и мне это не нравится. – Давай отмотаем назад. Часть про бурное прошлое, помнишь? Пусть ты меня не чувствовал, я тебя – очень даже хорошо. И ты не производил впечатление человека, которому не плевать.