Юлия Фирсанова - Божественная охота
«Надо было бросить этого придурка и мотать отсюда!» – мудрая и, как обычно, запоздалая мысль заглянула в шальную голову бога, когда он попытался вдохнуть под пятой воителя. Скула и вся правая половина лица превратились в одну большую отбивную, и радости в том, что Нрэн долбанул его явно не со всей дури (бей воин по-настоящему, сломанные кости черепа намертво впечатались бы в мозг), было мало.
Безумный свет в глазах бога войны потух, из неистового пламени превратился в тлеющие уголья. На лицо снова опустилось забрало безупречной маски покоя. Принц явно пришел в сознание и пребывал в своей обычной степени нормальности. Он узнал Элегора и, убрав ногу с его груди, мрачно вопросил:
– Что ты здесь делаешь?
– После того, как вы меня чуть не убили в первый раз, ваше высочество, – ответствовал Элегор, изо всех сил стараясь, чтобы голос его, несмотря на сбившееся дыхание и боль в гудящей колоколом голове звучал с привычным задорным нахальством, – я счел своим долгом остаться и присмотреть за вами, дабы уберечь невинных прохожих.
– Убирайся, – испытывая сильное искушение зарубить наглеца, бывшего свидетелем его безумия, велел принц, бросая меч в ножны.
Он никогда не доверял Лиенскому, считал парня чокнутым возмутителем спокойствия, опасным для миров в целом и Лоуленда в частности. Нрэн никак не мог понять, почему Элия запретила родственникам убивать герцога. Наказ принцессы, повторяемый регулярно: «Не трогайте Элегора, он душка!» – даже заставил бы бога ревновать, если бы он не чуял полного отсутствия взаимного сексуального притяжения между Лиенским и Элией. Нрэн чуял это и не доверял герцогу еще сильнее, полагая, что есть в мужчинах, не склоняющихся перед красотой богини, что-то недоброе. Конечно, принц никогда не сформулировал бы причин своей неприязни к Элегору в двух пунктах: а) он – возмутитель спокойствия; и б) он не желает Элии, – однако подсознательно именно на эти доводы бог опирался в своей антипатии к герцогу. А теперь еще этот негодяй получил возможность растрепать всем о безумии бога войны. Меч просто просился в руки, однако Нрэн сдержал душевный порыв и, отвернувшись от Элегора, решительно зашагал прочь.
– Примите мою глубокую благодарность за помощь и глубочайшие извинения, герцог, – искренне и виновато (ему было стыдно за поведение хозяина) поблагодарил Элегора жеребец.
– Тебе-то не за что просить прощения. Приятно было познакомиться, Грем, – ответил герцог, подмигнул коню на прощание и пошел к своему жеребцу.
Забросив на круп Огня сумки с книгами, Элегор вскочил в седло и тронулся в путь. Только отъехав настолько далеко, что Нрэн уже не мог его видеть, Элегор остановился и достал из сумки баночку с целительной мазью. Густо намазав бесцветную субстанцию на налившуюся одним большим синяком половину лица, герцог продолжил путь.
Он даже по-настоящему не злился на принца, тот действовал как всегда. Ни на какие благодарность, братание и денежные премии Элегор и не рассчитывал, правда, на то, что Нрэн, едва очнувшись, кинется драться – тоже. Ну не повезло! Зато как принц косил травку! Синяк – небольшая плата за такое зрелище. Ухмыльнувшись, молодой бог выбросил сумасшедшего бедолагу (а как еще можно было назвать безнадежно влюбленного в Элию мужчину!) из головы. Раз Нрэн очнулся, один штурмовать Мэссленд не попрет.
Странник вернулся на дорогу, ведущую к владениям приятеля.
Глава 8
В гостях у отшельника
Если бы не перстень-маячок, который заодно с целительной мазью герцог достал из сумки и нацепил на безымянный палец (бог терпеть не мог таскать побрякушки без толку), ему пришлось бы долго блуждать по непролазным и весьма опасным, правда, куда менее опасным, чем Нрэн, дебрям.
А так приятное тепло неброского (серебро да агат) перстенька бережно, но твердо подталкивало гостя, указывая единственно правильный путь сначала среди древнего, почти безжизненного леса, густо оплетенного сетями гигантской плотной паутины совершенных конструкций, потом в ядовитых зарослях гигантского пупырышника. (Судя по виду, дерево состояло в самом близком родстве с пурпурными жабами.) Магические вешки в грязно-бурой топи провели герцога по самому краю гиблой трясины, издающей странные стоны и вздохи, светящейся призрачным голубым и лиловым светом, он выбрался прямо к стене из колкого чердовника. Растение, цветущее раз в пять лет, состояло из массы колючек, игл и шипов. Неприступная эта ограда, окружавшая жилище, была куда надежней самой высокой крепостной стены и бдительной стражи. Но перстень послужил опознавательным знаком для кустов-людоедов, и они нехотя раздались, образуя узкий, как раз на одну человеко-коне-единицу, проход. Элегор без страха въехал под шипастые своды.
Любой, попавший во владения приятеля герцога Лиенского случайно или без спросу, мог сгинуть навеки в заколдованных землях под вечно хмурым, темно-фиолетовым, временами полыхающим огненными рыже-зелеными зарницами небе с тремя (красной, коричневой и белой) лунами и полным отсутствием прочих светил. Паутинный лес, топи, ядовитые звери, странные птицы и растения, призраки, демоны и прочие твари-стражи – много чего обитало в тех краях и никогда не отказывалось закусить каким-нибудь недотепой.
Но герцог уже достаточно времени провел в гостях у приятеля и знал кое-что, не бросающееся в глаза стороннему наблюдателю, а тем паче жертвам обстоятельств. Паутина в Лесу Забытья была ценнейшим лекарственным сырьем, жадно скупаемым целителями множества миров. Громадные ядовитые пауки не возражали против магических сборщиков, время от времени прорежающих их тенета. Пупырышник – деревья, похожие на кряжистые мелкие дубы с кучей наплывов, давали готовые ярчайшие и чрезвычайно стойкие красители: кармин, аквамарин и изумруд. Уродливые наросты, на деле являвшиеся живыми контейнерами с краской, после созревания легко отделялись от основного ствола. Даже чердовник и огромное болото не только стояли на страже владений, но и приносили пользу. Именно к сверхколючим кустам в период линьки из болота вылезали удивительные создания: грайшилы. Эти некрупные млекопитающие с невероятной грацией подцепляли старую необычайно пушистую шкурку на самые длинные шипы чердовника и выскальзывали из нее, как змеи, чтобы потом в норках у болот вырастить новую шелковистую шерстку. Из-за ядовитых зубов и коготочков грайшил (даже маленькая царапина часто оказывалась смертельной) добыча их шкур считалась смертельно опасным делом, а хитроумный землевладелец, подсунув зверюшкам чердовник, ничем не рискуя, даром получал ценный мех. Сами кусты-людоеды считали грайшил слишком мелкими и не реагировали на них как на добычу. Кроме того, раз в пять лет колючки покрывались огромными яркими цветами, источающими потрясающий аромат. Тогда к ним слетались сильфы со всех окрестностей и долго пировали, лакая нектар и заедая его пыльцой. Несколько дней шумных песен маленьких бражников, прекрасно осведомленных о безопасности пьянок в болотных владениях, искупались с лихвой. Когда цветы опадали на землю, в них оставалась уйма магической пыльцы сильфов, насыпавшейся с их крыльев в тот момент, когда духи залезали в глубину цветков.
