Гейл Форман - Куда она ушла
- Правда? Так же было, когда ты бросила меня?
И вот так, даже не подумав, не проговорив это сначала в своей голове, не споря с самим собой сутками, я просто сказал это.
- Итак, — говорит она, как бы обращаясь к слушателям под мостом. — Он, наконец, сказал это.
- А не должен был? Я должен был просто забыть всю эту ночь, не обсудив то, что ты сделала?
- Нет, — говорит она мягко.
- Так, почему? Почему ты ушла? Из-за голосов?
Она качает головой.
— Дело не в голосах.
- Тогда, в чем? Что это было? — Я слышу отчаяние в собственном голосе.
- Много было причин. Например, то, что ты сам не свой рядом со мной.
- О чем ты говоришь?
- Ты перестал со мной разговаривать.
- Это смешно, Миа. Я говорил с тобой все время!
- Ты говорил со мной, но на самом деле нет. Я же видела все эти двухсторонние разговоры. То, что ты хотел сказать. И то, что в действительности произносил.
Я вспоминаю обо всех двояких разговорах, что я веду. Со всеми. Когда это началось?
- Ну, ты не такой уж простой собеседник, — возражаю я. — Что бы я ни сказал, все было неправильным.
Она смотрит на меня с печальной улыбкой.
- Знаю. Дело не только в тебе. Это ты и я. Дело в нас.
Я просто качаю головой.
— Не правда.
— Правда. Но не переживай. Все ходили на цыпочках передо мной. Но мне было больно оттого, что ты не мог быть собой в моем присутствии. В смысле, ты едва касался меня.
И как бы в подтверждение этому она кладет два пальца мне на запястье. Если бы из-под них с шипением вырвались облачка дыма, и отпечатки клеймом остались бы на моей коже, я бы ни капли не удивился. Мне пришлось одернуть руку, чтобы сохранить равновесие.
- Ты приходила в себя, — был мой жалкий ответ. — И насколько я помню, когда мы все-таки попробовали, у тебя чуть истерика не случилась.
- Один раз, — говорит она. — Один раз.
- Я просто хотел, чтобы ты была в порядке. Я просто хотел помочь тебе. Я бы сделал все, что угодно.
Она опускает голову вниз.
- Да, я знаю. Ты хотел спасти меня.
- Черт, Миа. Ты говоришь так, как будто это ужасно.
Она смотрит на меня. В ее глазах все еще читается сочувствие, но есть что-то еще: жестокость. От этого мой гнев становится страхом.
- Ты был так занят моим спасением, что оставил меня в полном одиночестве, — говорит она. — Я знаю, ты пытался помочь, но иногда мне казалось, что ты отталкиваешь меня, скрываешь что-то от меня для моего же блага и делаешь из меня еще большую жертву. Эрнесто говорит, что благие намерения людей могут привести к тому, что мы оказываемся в тесных коробках, похожих на гроб.
— Эрнесто? Что, черт возьми, он знает об этом?
Пальцем ноги Миа исследует щель между досками мостового настила.
— Вообще-то, много. Его родителей убили, когда ему было восемь. Его растили бабушка с дедушкой.
Я знаю, что должен испытывать сострадание. Но на меня нахлынула ярость.
— Это какой-то клуб? — Спрашиваю я, мой голос надламывается. — Клуб, убитых горем, в который я не могу вступить?
Я жду, что она скажет «нет». Или что я тоже член этого клуба. В конце концов, я тоже их потерял. Хотя даже тогда между нами была большая разница, как будто какой-то барьер. Вот чего никогда не ожидаешь от горя — что это тоже соревнование. И неважно, как близки они были для меня, неважно, как люди сочувствовали мне, Денни, Кэт и Тедди не были моей семьей. И отчего-то эта незначительная деталь оказалась важна.
Очевидно, до сих пор ничего не изменилось. Потому что Миа останавливается и обдумывает мой вопрос.
— Может, и не клуб, убитых горем. А клуб виноватых. Тех, кого оставили.
О, не рассказывай мне о вине! От этого моя кровь закипает. И сейчас, на мосту, я чувствую, как подступают слезы. Единственный способ сдержать их — это найти одолевающий меня гнев и засунуть его подальше.
— Ты могла хотя бы сказать мне, — говорю я, срываясь до крика. — Вместо того, чтобы бросать меня, как игрушку на одну ночь, ты могла хотя бы ради приличия расстаться со мной правильно, а не оставлять в смятении на три года.
- Я не планировала это, — говорит она, ее голос тоже повышается. — Я садилась на тот самолет и не думала, что мы расстанемся. Ты был всем для меня. Несмотря на то, что это происходило, я не верила в это. Но так случилось. Находиться здесь, вдалеке от тебя, было настолько легче, что я даже не ожидала. Я и не думала, что моя жизнь еще может быть такой. Я испытала огромное облегчение.
Я думаю обо всех девушках, которых я не хотел видеть. Когда пропадали их запахи и голоса, я делал глубокий выдох. Большую часть времени даже Брин попадает под эту категорию. Чувствовала ли Миа то же самое в мое отсутствие?
- Я собиралась сказать тебе, — продолжает она, теперь ее слова были беспорядочны, — но сначала я была растеряна. Я даже не понимала, что случилось, только то, что без тебя мне было лучше, и как бы я смогла объяснить это тебе? Потом время шло, ты не звонил. И когда ты не стал добиваться объяснений, мне показалось, что ты, ты единственный из всех людей, ты понял меня. Знаю, я была трусихой. Но я думала… — Миа сбивается на секунду, но потом берет себя в руки. — Думала, что ты позволил мне это. Что ты все понял. В смысле, так мне казалось. Ты написал: «Она говорит, что должна выбрать: «я или ты». Она остается жить». Я не знаю. Когда я услышала «Рулетку», подумала, что ты все понял. Что ты злишься, но все знаешь. Я должна была выбрать себя.
- Это твое оправдание за то, что бросила меня, не сказав ни слова? Это трусливо, Миа. А еще жестоко! Так вот кем ты стала?
- Может быть, мне нужно было стать такой на время, — кричит она. — И мне жаль. Я знаю, что должна была связаться с тобой. Все объяснить. Но ты был не так уж доступен.
- Не говори ерунды, Миа. Я недоступен большинству людей. Но тебе? Два телефонных звонка и ты могла бы меня отыскать.
- Мне так не показалось, — говорит она. — Ты стал, — она затихает, имитируя взрыв так же, как Ванесса Легранд сегодня. — Феноменом. А не просто человеком.
- Это все чушь собачья, и ты знаешь об этом. Кроме того, прошло больше года с тех пор, как ты ушла. Год. Год, в течение которого я превратился в жалкий комок страданий, валяющийся в доме родителей, Миа. Или ты забыла и их номер, тоже?
- Нет. — Ее голос был безжизненным. — Но я не могла позвонить тебе.
- Почему? — Кричу я. — Почему нет?
Миа смотрит мне в лицо. Ветер хлещет ее волосы так, что она похожа на какую-то мистическую ведьму, красивую, сильную, и пугающую одновременно. Она качает головой и начинает отворачиваться.
