Елена Хотулева - Сумерки памяти
Кучкин ни разу не был женат, что объяснялось вовсе не излишней увлеченностью работой, как легко могло показаться на первый взгляд, а стойкими жизненными принципами Ильи Николаевича, первым пунктом в которых значилось утверждение, что жениться надо только по любви. Это-то и было основой сложного конфликта между возможностями и желаниями, поскольку больше всего на свете Илья Николаевич любил птиц, и как бы хорошо та или иная женщина в них ни разбиралась, каким бы хорошим человеком она ни была, она все равно не могла произвести на Кучкина такого сильного впечатления, какое производила, скажем, иволга в период брачных игр. Илья Николаевич пытался несколько раз заводить серьезные романы, один из которых чуть было ни привел его к гражданскому браку, но все они были заведомо обречены на неудачу и приносили Кучкину одни разочарования и беды. Поэтому вот уже много лет он жил один, отправляясь время от времени во всевозможные орнитологические экспедиции, откуда возвращался переполненный радостью и одновременно сожалением об отсутствии родственной души, которая могла бы с ним эту радость разделить.
В эту ветреную ночь Илья Николаевич чувствовал себя особенно одиноким в своей пропыленной профессорской квартире с непомерно высокими потолками и темной, пропитанной знаниями трех поколений, мебелью. Он не мог заснуть и, поддавшись штормящей волне меланхолии, решил перекусить на кухне жаренным на подсолнечном масле черным хлебом.
В форточку кухонного окна проскакивали порывы холодного ветра, неизвестно откуда подувшего после такого подарочно теплого весеннего вечера, и нервозно раскачивали тяжелую, висящую на деревянных кольцах, зеленую занавеску. Илья Николаевич занялся незатейливой кулинарией, одновременно думая о своих жизненных неудачах, как вдруг, спустя несколько минут, его внимание привлекла доносящаяся из приоткрытой форточки необычная птичья трель, поражающая профессиональный слух сложным сочетанием тональных форм.
Кучкин медленно, отставив в сторону смазанную маслом сковородку, подкрался к зашторенному окну и, отодвинув занавеску, оказался лицом к лицу с Ириной, которая увидев его, улыбнулась и перестала бормотать.
Настроение Ильи Николаевича, еще несколько минут назад томительно грустившего от невостребованности чувств, резко изменилось. Глядя на Ирину, смотревшую ему в глаза немигающим взглядом, Кучкин понял, что наконец так странно и так неожиданно, он встретил свою любовь. Он еще не знал, кто она, как оказалась на его окне, но то, что это женщина его мечты, он уже знал наверняка.
Ее перья с перламутрово-радужным подсветом, ее глаза цвета грозовых туч, отраженных в горном озере, ее спутавшиеся от долгого полета в заоблачной вышине волосы — на все это он мог бы любоваться бесконечно долго, удивляясь только тому, что судьба, долгие годы обделявшая его любовью, неожиданно сделала такой по-царски щедрый подарок, отдав ему в руки это великое чудо.
Илья Николаевич осторожно приоткрыл створку и жестом пригласил Ирину пройти в дом. Но она уже так устала от всего пережитого за день, что не могла сдвинуться с места, и ей оставалось только жалобно смотреть на гостеприимного хозяина квартиры, надеясь на его догадливость и сострадание. Кучкин, хорошо знающий все птичьи повадки и особенности поведения, не заставил себя долго ждать — обхватив Ирину сильными руками так, как ловят больших птиц, он перенес ее с кухонного окна в гостиную, где усадив на подушки в мягкое кресло, заботливо укрыл теплым колючим пледом, одновременно объясняя, что все неприятности уже позади, и что он очень рад принять у себя такую почетную гостью. А через полчаса они уже дружно ели горячий жареный хлеб, от души посыпанный солью, и смотрели друг на друга глубоким, полным нежности взором.
Ирину, также как и ее нового знакомого Илью Николаевича, одурманивал, спустившийся из поднебесья, туман любви. Ей было томно-спокойно рядом с этим милым бородатым человеком, в его квартире, насыщенной вещами из другого, совсем далекого от Ирины мира. Она наполнялась пониманием того, что именно здесь теперь находится ее дом — убежище, в котором будет жить отныне ее сердце, в спокойствии и защищенности от невзгод и тревог. И одновременно с этим приходило чувство, ненавязчиво подсказывающее, что в этом месте на высшем пьедестале всегда, под напором любых штормов, будет стоять их любовь. И не надо будет больше надуманных ритуалов и шаблонных разговоров, пародирующих настоящие чувства, а поиск стабильности станет не нужен, поскольку она уже найдена и утверждена на одну из главных ролей в этом прочно сколоченном мире.
И от всех этих мыслей, от шерстяного пледа, приятно согревшего подстывшие перья, от утоленного сочным хлебом голода Ирине захотелось петь. Она наклонила голову набок и, чуть закрыв глаза, запела неведомую песнь восторга. Но не птицей Сирин стала она для себя и для Ильи Николаевича. Для них обоих она была Алконостом — чудесной птицей славянского рая, с голосом сладким, как сама любовь. Она пела эту песнь любви, и от счастья они оба забыли обо всем на свете кроме друг друга, а на улице, как и положено, стих ветер, и еще семь дней подряд стояла теплая погода, не омраченная ни единым дуновением.
Потом было еще много разных дней, солнце сменяло тучи, дождь приходил на смену палящему зною, а время тихо стекало в сосуд прошлого. Миновало лето.
В один из теплых осенних вечеров Ирина, положив ногу на ногу и откинувшись на спинку стула, сидела в небольшом кафе со своим приехавшим из заграницы братом Игорем и рассказывала ему историю того весеннего дня, когда ей посчастливилось перелететь из одной судьбы в другую, оставив прежний мир задыхаться под тяжестью неизвестности.
— …а на утро я встала уже нормальной женщиной, без хвоста и перьев… — смеясь говорила Ирина, — Сергею я не звонила, но ему все рассказала мама, которая, кстати, ничего не знает о моем чудесном превращении.
Игорь молча слушал, пытаясь понять, насколько сильно разыгралась фантазия его младшей сестры и где найти тонкую грань между правдой и вымыслом. Но любопытство скоро взяло верх над желанием молчать, и он спросил:
— Так когда же ты познакомишь меня со своим сказочным героем-орнитологом?
— Пойдем, он, наверное, уже вернулся, — ответила Ирина и, легко встав со стула, зашагала к выходу.
Через полчаса они уже были в Кучкинской квартире на десятом этаже университета, и Игорь обменивался рукопожатием с улыбающимся Ильей Николаевичем.
В орнитологическом раю Кучкина за эти несколько месяцев многое изменилось. И хотя по углам по-прежнему стояли пыльные птичьи чучела, а на окнах висели все те же ветхие зеленые занавески, это уже не была квартира одинокого холостяка-ученого. Во всем, как были расставлены на полках книги, как лежали диванные подушки, с вышитыми на них павлиньими перьями и даже в том, как свисала со стола бежевая скатерть с длинными белыми кистями, чувствовалось незримое присутствие любви. Она была растворена в воздухе, плавала под высокими потолками, отражалась в помутневших от долгого труда зеркалах. Любовь здесь была повсюду.
