Мэгги Стивотер - Жестокие игры
— Что? — рассеянно откликается Финн.
Он улыбается фарфоровой собачьей голове с таким видом, словно находится где-то далеко-далеко.
— Ладно, неважно, — говорю я.
Потом я веду Дав на пляж для дневной тренировки, но Дав сердита и ленится, у нее нет настроения работать. Конечно, с ней и прежде не раз такое случалось, но тогда это не имело значения. Вообще-то это и сегодня значения не имеет, но если она будет вести себя вот так в день бегов, я могу с равным успехом провести весь тот день в постели.
Вернувшись домой, я отпускаю ее в загон и бросаю через изгородь охапку сена. Это грубое островное сено, я понимаю это, хотя до сих пор не слишком об этом тревожилась. Я сердито смотрю на вздутый «сенной» живот Дав и открываю дверь в дом.
— Финн?
Но его в доме нет. Я надеюсь, что брат во дворе, чинит своего глупого «морриса». Хоть что-нибудь на этом острове должно же работать…
— Финн? — зову я снова.
Ответа нет. Чувствуя себя виноватой, я беру жестянку из-под печенья и громыхаю монетами, которые мы держим в ней. Я пересчитываю их, потом снова складываю в жестяную коробку. И представляю, как могла бы бегать Дав, если бы ее лучше кормили. Потом снова высыпаю монеты. Я прикидываю, что если всего неделю кормить ее как следует, на это уйдут все наши деньги. И опять прячу их в жестянку.
Но если я не найду выхода, мы просто потеряем наш дом.
Я сжимаю кулаки и таращусь на жестянку.
«Я уговорю Дори-Мод дать мне аванс за расписные чайники».
Оставив в жестянке несколько монет, я засовываю остальные в карман. Без Финна или, возможно, все еще недвижного «морриса» у меня остается только один способ добраться до «Колборна и Хэммонда», лавки товаров для фермеров, так что я иду в пристройку с односкатной крышей и вывожу оттуда Дав, чтобы добраться до маминого велосипеда. Я проверяю покрышки и, сев в седло, не слишком уверенно скачу по дороге, стараясь не попасть в кротовьи норы. Я рада тому, что прогноз Финна насчет бури не оправдался, так как «Колборн и Хэммонд» находятся далеко за Скармаутом. У меня и без того будут болеть ноги от долгой езды, так что мокнуть под дождем мне и вовсе незачем.
Я жму на педали, сначала еду по гравийной дороге, потом по асфальту и смотрю вперед, чтобы не пропустить какую-нибудь машину. Они, конечно, появляются здесь нечасто, но после того, как отец Мунихэм умудрился очутиться в канаве, столкнувшись с грузовиком Мартина Берда, я предпочитаю соблюдать максимальную осторожность.
Ветер дует прямо с холмов. Мне приходится наклоняться навстречу ему, чтобы велосипед не шатался. Дорога передо мной извивается, обходя самые опасные обнажения породы. Папа говорил, что когда эту дорогу впервые замостили, она выглядела как шрам или застежка-молния, черная на фоне тускло-коричневых и зеленых холмов вокруг нее. Но теперь асфальт и линии разметки на ней поблекли, так что дорога кажется уже просто естественной частью изогнутого, изломанного ландшафта. И на ней много заплаток, там, где провалилась почва; они темнеют свежим гудроном. Похоже на камуфляжную раскраску. Ночью почти невозможно ее рассмотреть.
Позади я слышу гул мотора, заглушающий шум ветра, прижимаюсь к обочине, чтобы пропустить машину. Но вместо того, чтобы проехать мимо, она останавливается. Это Томас Грэттон на своем большом грузовике для перевозки овец, «бедфорде», фары и решетка радиатора которого похожи на Финна, когда тот делает лягушачье лицо.
— Эй, Пак Конноли! — Красное, как всегда, лицо Томаса Грэттона высовывается в открытое окно грузовика. Он уже открывает дверцу. — Куда это ты отправилась на этой штуковине?
— В Хастуэй.
Я не слишком хорошо представляю, как проделаю весь путь на велосипеде, но тут вижу, как Грэттон подхватывает его и укладывает в кузов грузовика, говоря при этом:
— Надо же, и я туда еду.
Если уж мне везет, я никогда не упускаю удачу и потому быстро забираюсь на пассажирское сиденье кабины, отодвинув сначала в сторонку банку с пивом, газету и шотландскую овчарку.
— И еще, — сообщает Томас Грэттон, с кряхтеньем усаживаясь в кабину, как будто это невесть какой тяжкий труд, — у меня есть печенье. Так что мне не придется жевать его в одиночестве.
Мы не спеша едем по дороге, я жую печенье, а одно предлагаю собаке. И осторожно поглядываю на Томаса Грэттона — заметил ли он? Но если и заметил, то не обратил внимания — он просто напевает что-то себе под нос и так крепко держит руль, как будто тот может сбежать. Я думаю о том, что они с Пег говорили обо мне, и гадаю, не совершила ли ошибку, забравшись в кабину его машины.
Какое-то время мы едем в относительной тишине — хотя грузовик громыхает так, будто его мотор намерен выбраться из капота, так что «тишина» — вряд ли самое удачное слово. Мне нравится то, как выглядит кабина: вокруг валяются пустые пакетики из-под леденцов, молочные бутылки и обрывки грязных газет, ставшие ломкими от старости. Аккуратность всегда вызывает у меня ощущение, что я должна вести себя как можно лучше. А вот беспорядок — естественная для меня среда.
— Как там твой брат поживает? — спрашивает Грэттон.
— Который из них?
— Тот, что героически сражался с тележкой.
— А, Финн.
Я вздыхаю так глубоко, что собака тут же сочувственно облизывает мне лицо.
— Он очень серьезный малый. Как ты думаешь, он готов уже учиться делу?
Учиться делу у мясника было бы, безусловно, просто прекрасно. И мне очень жать, что я вынуждена ответить:
— Он не выносит вида крови.
Томас Грэттон смеется.
— Тогда он живет не на том острове.
Я без особой радости вспоминаю о той овце, которую нашла в поле совсем недавно. А еще о том, что Финн слижком часто заглядывает в пекарню Паллсона. Если уж Финн и будет где-нибудь учиться ремеслу, так, скорее всего, именно там. Там, где он сможет класть соль в горячее какао. Впрочем, им тогда нужен будет специальный человек, чтобы приводить кухню в порядок после Финна.
— Эй, а это что такое? — говорит вдруг Томас Грэттон.
Я не сразу понимаю, о чем это он, но тут замечаю одинокую темную фигуру, идущую вдоль дороги. Грэттон останавливает грузовик и опускает окно со своей стороны.
— Шон Кендрик! — окликает он, и я таращу глаза.
Это действительно Шон Кендрик; он ссутулился, защищаясь от ветра, воротник его темной куртки поднят.
— Что это ты тут делаешь на своих двоих, без коня?
Шон отвечает далеко не сразу. Выражение его лица вроде бы не меняется, и все-таки… он как будто включил другую скорость.
— Да просто разбираюсь в собственных мыслях.
Грэттон спрашивает:
— И где ты намерен в них разобраться до конца?
