Сказка о Шуте и ведьме. Госпожа Янига (СИ) - Зикевская Елена

Кроме постели он нёс и остальные наши вещи.

На сеновале было тепло и вкусно пахло сухими травами.

Джастер легко забрался наверх вместе со всей поклажей. Пока я поднималась по лестнице, в сумерках осторожно ставя ноги на перекладины, и стараясь не наступить на подол нового платья, он уже успел расстелить одеяло.

— Джастер…

Я наступила в сено и провалилась по щиколотку. Но тут же была подхвачена под руку и опрокинута на постеленное. Я даже пикнуть не успела, как Шут оказался рядом.

Очень рядом. И без рубашки.

— Джа…

— Тихо, ведьма. Иди сюда, пока не передумал.

Великие боги… Как же он целуется… У меня голова кружится…

Где-то далеко негромко стукнула дверь, зазвенел цепью пёс, но всё это было неважно, потому что Джастер такой горячий и…

— Эй, трубадур, спишь што ле? — раздался внизу негромкий голос хозяина дома.

Шут освободил руку из-под моей головы и глянул вниз, пока я давила в себе неожиданную злость на так не вовремя вмешавшегося Томила. Ну что ему стоило прийти попозже?

А ещё лучше — утром?!

— Не сплю.

— Подь сюды, потолковать треба.

Я встревожено посмотрела на Джастера, но он только приложил палец к своим губам, потом к моим, спокойно натянул рубаху и соскользнул вниз.

Вздохнув, я поправила платье, ещё ощущая прикосновение на губах. Вот как так у него получилось? И поцелуй, и обещание, и просьба о молчании…

— Чего звал-то? Я уж задрёмывать хотел.

— А зазноба твоя спит?

— Спит. И я хочу, уж не обессудь.

— Ты погодь, трубадур. Послухай, чево скажу, а потом уж сам думай.

— Говори.

— Ты обмолвился, что в Чомрок идёшь.

— Собираюсь, а что?

— Не ходи туда, трубадур. Прямой дорогой не ходи и кривой остерегись. Худо там. Ужо не знаю, где правда, где нет, но слыхал я, лютуют в той стороне разбойники дикие.

Всё мое расслабленное настроение вместе с досадой как рукой сняло.

Разбо… Ну конечно! И стражник в Кронтуше говорил, что на юге разбойники распоясались! И… и господин Эрдорик тоже говорил про банду, которая…

— Дикие, говоришь? — спокойно переспросил Шут. — А в чём дикие?

— Молва дошла, — Томил понизил голос и мне приходилось прислушиваться, — не простые то разбойники, а нелюди самые что ни исть! Нечисть и нежить, так-то! Слыхал я, ужо три деревни они пожгли, никого не оставили…

В ужасе я зажала рот ладонями, чтобы не выдать себя. Три деревни… и никого в живых… Великие боги… Выходит… выходит это та самая банда, которая…

— Так уж прям и никого? А кто ж тогда молву пустил? — усомнился Джастер.

— Э-э, не веришь ты мне, трубадур, а напрасно, — обиделся крестьянин. — Себя не жалко, девку свою пожалей! У старосты нашего в Тирешках жонина родня была — ни души не осталось… Жона евона как услыхала весть таку — так умом и тронулась… С моста в реку сиганула, и достать не успели, утопла…

— Так ты потому весь вечер сам не свой?

— Добрый ты, трубадур. И девка у тя добрая. — Снова вздохнул Томил. — А токма супротив нечисти доброта ваша — тьфу! Пропадёте за ломаный медяк… Жону я вестями такими пужать не хотел, она токма оправилась, дочке душа радуется. А как подумаю, что ж за изуверы по лесам бродют… Эх! Страшно мне, трубадур! Только счастье изведал, а эвон беда кака рядом ходит…

— Рано ты собрался нас хоронить и сам помирать! — Джастер похлопал Томила по плечу. — Далёко Тирешки отсель?

— Пёхом почитай, седьмица. А верхом за три дни доскачешь. За рекой они были…

— А молва когда пришла?

Хозяин дома помолчал, видимо считая дни.

— Аккурат мы с городу вернулись, за день и пришла.

Выходит, новости о разбойниках всего дня три? Или четыре?

Мне стало настолько не по себе, что я не сразу поняла, что судорожно сжимаю в кулаке коготь ожерелья.

Холодный. Как обычно. Ничего страшного, Янига, успокойся…

— И что ж никто этих разбойников не ловит?

Ответом был тяжёлый вздох. И без слов ясно: ловят или нет, а банда эта страшная.

— Пожалей хоть девку свою, трубадур, — снова вздохнул Томил. — Хороша же ж она у тебя! И травница знатная, таку пойди поищи! Не пощадят ведь, звери… И лошадушки вам не помогут! От нежити да от нечисти спасу-то никому нету!

— Хороша, — согласился Шут. — А про нечисть с нежитью откуда молва?

— Не ведаю я того, и не хочу! — хмуро ответил крестьянин. — Молва така идёт, а люди зря говорить не станут.

— Понятно, — спокойно протянул Джастер. — А про умертвия, часом, ничего не говорят люди? Тихо на погостах-то?

— Демоны тебе на язык! Ишщо чево удумал! Да как те такое в ум-то пришло?!

— Тихо, значит, это хорошо… — воин снова похлопал Томила по плечу. — А пришло, потому как много разного я видал, чего тебе и не снилось. Только ни к чему на ночь глядя пугалки рассказывать, лучше спать лечь.

— Эх, трубадур, поёшь ты сладко, да одни байки у тя в башке… И как ты девку-то таку из дому сманил? По виду не глупа она, да и травница знатная, а видать, задурил ты ей голову байками своими да ещё чем…

— Ты за неё не переживай, — судя по голосу, Джастер улыбнулся. — Давай спать лучше, утро вечера умнее. Завтра подумаю, как нам беду твою обойти.

— Подумаешь?

— Непременно.

— На рожон не полезешь?

— Не полезу.

Томил вздохнул, похлопал Джастера по руке и пошёл к дому, а ступеньки лестницы тихо заскрипели под весом поднимающегося воина.

— Джастер?

— Не бойся, Янига, — он вытянулся рядом, а сверху нас укрыл знакомый шелковистый плащ. — Всё хорошо.

Его пальцы зарылись мне в волосы, а сам он навалился на меня сверху, легко касаясь губами лица. Борода и усы у него оказались мягкими и немного щекотными.

Это было очень приятно и волнующе, но меня не отпускали страх и тревога.

— Джастер, постой… а разбойники?

— Тебе меня одного мало, ведьма?

— Джастер!

— Да нет их тут, успокойся уже. Далеко они и сюда не сунутся, людно слишком. А нечисть и нежить вообще реку не перейдёт.

— Ты…

— Уверен я, уверен. Или ты передумала?

— Нет, но…

— Вот и хватит болтать. Иди уже сюда. Я соскучился.

21. Чернецы

Спали мы с Джастером долго, до позднего утра.

Хотя сквозь утреннюю дремоту я слышала, как орал петух, как Вольта ходила доить Пеструху, а затем выгоняла корову на пастбище, но это всё было где-то там, далеко, и меня не касалось. Несколько раз тявкнул пёс, гремя цепью. Приходил к сеновалу Томил, и кажется, даже ступеньки лестницы скрипели под его ногами. Но Джастер, обнажённый и горячий, спал рядом, обнимая меня и защищая от всех бед и тревог мира. И я, счастливая, прижималась к нему и снова погружалась в сон.

Разбудил нас Томил, уставший ждать, когда гости, наконец, соизволят вылезти из сена и постели.

— Слышь, трубадур! Ты всё ишшо спишь, што ле? Соседи прознали, что вы у меня гостите, хочут прийтить к травнице твоей, совету поспрашать.

Что?! Совету у травницы? Да что же я делать-то буду?!

Весь сон с меня мигом слетел. А Джастер сел, зевая и потягиваясь. С его ног соскочила потревоженная кошка и уселась в стороне, недовольно щурясь.

— Пусть приходят, — глянул он вниз. — Добрым людям отчего не помочь. Нам бы токма умыться да перекусить чутка, а там и людей послушать — повеселить можно…

— Тады я схожу, созову, а вы покуда собирайтесь да в дом ступайте! Вольта на стол шустро соберёт!

Томил направился к воротам, а Джастер снова зевнул и посмотрел на меня.

— Что пригорюнилась? — негромко спросил он.

— Я не умею лечить! — тихо зашипела я в ответ. — Я…

— Не волнуйся, — он мягко улыбнулся. — Что знаешь, то и говори. А с остальным пусть к лекарю едут. Ты всё же не целительница, дар у тебя другой.

Да уж, другой…

— Одевайся и пойдём умываться, и обедать, Янига. — Джастер приобнял меня, легко поцеловав в макушку. — Только дай гребень, я тебе косу заплету. А то у тебя сена в волосах набилось — на два гнезда хватит.