Келли Китон - Ее зовут Тьма
— Можете об этом нисколько не беспокоиться. Себастьян везде играет по собственным правилам.
Мишель довольно осклабился. На его глазах выступили слезы гордости за сына.
— Молодец…
Я кивнула, но тему не поддержала. Десять лет — приличный срок для разлуки; я представила себе, какие невеселые мысли бродят сейчас в голове у Мишеля.
— Скажите, почему гарпия не вернула себе человеческий облик, как Арахна? Это ведь была гарпия?
— Да, — негромко усмехнулся Мишель, — И за все время, что я провел в той помойной яме, она назвала свое настоящее имя лишь тебе, Ари. Храни его в памяти как дар. Гарпия не может превратиться обратно в женщину, потому что Афина своим колдовством лишила ее этой способности. А Арахну она нарочно сотворила такой и наделила возможностью к преображению, чтобы та своей прелестью заманивала врагов Афины, потом обращалась бы в паука и поражала их, — Мишель остановился и посмотрел на меня в упор, — Ты освободила всех нас и убила Сына Персея. Она теперь удесятерит погоню за тобой.
— Пока только удвоила, — покривилась я, — Я убила двоих…
— Значит, тебе удалось то, что никому пока было не под силу, — Он изумленно заморгал. Мы двинулись дальше по улице, и Мишель продолжил: — Тебе придется остаться в городе, под защитой нашего семейства. Ламарльеры входят в Новем, силы девяти родов хватит, чтобы оградить тебя от посягательств.
— Спасибо, но мне нужно любой ценой снять с себя заклятие. Жозефина знает, как этого добиться. А потом я сделаю ноги из этого кошмара, уж извините…
Мишель потер подбородок.
— Будь поосторожнее с Жозефиной.
— Я в курсе, меня уже предупредили. Но она была знакома с моей матерью и может мне помочь.
Он вдруг застыл на месте, пристально уставившись на меня. Я поняла, что он впитывает сведения обо мне и тут же мысленно их обрабатывает. Меня трясло: к какому бы заключению он ни пришел в результате, оно вряд ли оказалось бы обнадеживающим.
— Дочь Елени! — пораженно прошептал Мишель.
У меня внутри опять все похолодело.
— Немудрено, что за тобой охотятся…
Я не спросила, кто именно: Жозефина или Афина. Мне почему-то стало все равно, мне лишь хотелось быть нормальной. Может, избавившись от проклятия, я перестану представлять интерес для них обеих.
Мишель положил руку мне на плечо и сказал:
— Не бойся, я ведь для тебя стараюсь…
Я съежилась, и мостовая вдруг уплыла у меня из-под ног. Все вокруг заволокло тьмой.
В моей голове мелькали образы — разрозненные и хаотичные. Темница. Виолетта в карнавальной маске. Молочно-белая морда Паскаля с открытой пастью и острыми зубами, нацеленная прямо мне в нос. Моя мать перед зеркалом с залитым слезами лицом, трясущимися руками пытается выковырять змей из-под волос. Гарпия, хлопанье ее огромных развернутых крыл, звон стекла, щебет целого птичьего оркестра. Лучи солнца. Свежие душистые простыни.
Свежие простыни?
Я быстро открыла глаза. Птички и вправду чирикали совсем рядом, снуя и перепархивая в ветках лозы, вьющейся у окна. Я широко зевнула и протерла глаза, смахнув затуманившую их пелену. Во всем теле ощущались усталость и оцепенение; мне казалось, что и лицо у меня отекшее и изнуренное. Но, сперва потянувшись как следует, а затем снова свернувшись калачиком на мягком матраце, я почувствовала, что постепенно прихожу в себя. Лопасти потолочного веера медленно вращались, приятно обдувая меня ветерком.
Скоро выяснилось, что я спала на первом этаже, в комнате с видом на зеленый дворик — похожий был у Жана Соломона на Думейн-стрит. Кто-то переодел меня в белую маечку и белые пижамные штаны на тесемке.
Я слезла с кровати, по дощатому полу подошла босиком к французским дверям и распахнула их. Передо мной над Французским кварталом сиял зимний закат. Воздух к вечеру остыл, но солнце успело нагреть гравий, и от него исходило тепло. Выходит, я проспала целый день от рассвета до сумерек. Впрочем, если целую ночь потратить на высвобождение из «божественной» темницы, а потом тащиться через болото в лоно цивилизации, то такая сонливость вполне объяснима.
Двери не заперты — значит, я не в тюрьме. Наоборот, в мягкой постели, под заботливой охраной Мишеля. Он знает о моей матери, а может, и о моем проклятии кое — что…
За высокой кирпичной стеной послышались цоканье копыт по мостовой и скрип колес экипажа. Из каменного перехода во дворик доносились чьи-то приглушенные голоса. Я невольно стиснула ручку балконной двери: если бы моя мама была сейчас здесь, со мной! Как мало я знала ее! Увидеть бы ей, какой я стала! Теперь я понимала, почему маме захотелось жить именно в этом городе. Он был воплощением красоты — такой, какую можно не только увидеть, но и ощутить на слух и даже на вкус. Я еще раз вдохнула побольше прохладного воздуха, чтобы избавиться от мучительного щемления в груди, затем вернулась в спальню.
На комоде высилась аккуратная стопка одежды. Не моей — та, вероятно, уже не перенесла бы и самой бережной стирки. Джинсы, черная футболка, мои собственные черные ботинки, основательно почищенные… новые носки и белье. На полу рядом с комодом лежал мой рюкзак. Я быстро проверила его и с облегчением убедилась, что его даже не открывали. Пистолета в нем, понятное дело, не оказалось — его забрал ловец τέρας. Зато кинжал был на месте, а большего мне и не требовалось. Этот клинок по смертоносной силе не мог сравниться ни с каким пистолетом.
В смежной со спальней ванной я быстро ополоснулась под душем, дважды промыв перепачканные волосы и походя размышляя, каким образом я здесь оказалась, что мне теперь предпринять и как, черт побери, выудить у Мишеля всю правду, какую он только знал. Выжимая воду из волос, я недоумевала, почему Афина ополчилась на меня и не Она ли, собственно, прокляла весь мой род. Но с чего вдруг греческой богине обрекать моих предшественниц умирать в двадцать один год? Зачем наделять нас волосами, которые невозможно изменить, и глазами цвета океанской волны? Ведь они так или иначе привлекают внимание, а Мишель утверждал, что Афине это нож острый. Тогда зачем?
Я вытерлась, воспользовалась разложенными на столике туалетными принадлежностями, затем оделась во все чистое и достала из-под мойки фен. Впрочем, у меня не хватило терпения досушить волосы до конца, и я принялась сооружать из еще влажной копны что-нибудь менее буйное и сколько-нибудь приличное. После всех процедур, почувствовав прилив бодрости, я закинула на плечо рюкзак и вышла из спальни в поисках съестного. Я не могла припомнить, когда ела в последний раз.
Ах нет, могла. Бенье с Себастьяном.
