Боярыня (СИ) - Брэйн Даниэль

— Воля твоя, матушка, со сватовством, с женихом, не скажу супротив ни слова, — прошептала Анна. — Но что же ты меня, как блудницу негодную, из дома гонишь? Люди-то что обо мне говорят? Как на глаза показаться?

— Что? — переспросила я. — Блудницу? — Я обвела рукой немаленькое помещение, в котором был в последние дни непередаваемый бардак. И это мы еще не добрались до приданого… — Где ты видала блудницу, чтобы шелка, золотом шитые, носила?

До разгула обеспеченных содержанок, милочка, еще лет пятьдесят. Не вешай мне лапшу на уши.

— Ты свадьбу играть приказала как? Без гуляний, без застолий.

— До Пробуждения застолья какие? — я исподлобья смотрела на Анну снизу вверх — а казалось нам обеим, что я взираю на нее надменно с высоты трона.

— Так то-то, матушка! — Анна осмелела, расправила плечи, даже гордо вздернула голову. — Кто замуж дщерь выдает безлюдно? Вот и говорят, что я… что я… ох, матушка, за что же мне позор такой!..

— О-о, не реви, — простонала я. Мне в голову не пришло, а тот же Пимен посчитал, что если Анна и беременна, то он ни при чем и не его ума это дело. И остальные, вероятно, сделали тот же вывод. Логика в словах Анны имелась — скорее, скорее, пока живот на нос не лезет, и тут мне даже стало смешно: она всю проблему видит только в этом? Никакой связи не уловила с тем, что я могла что-то узнать, раскопать, догадаться о ее замысле, и это если учесть, что Аниську я приказала из палат выгнать? — Не реви. Заповедано голодных накормить да Пятерым дары принести, а песни-пляски… напляшешься еще. Жених у тебя молодой, активный, в тренде, не дурак…

Уловка сработала, Анна, стараясь вникнуть в мои слова, перестала рыдать, захлюпала носом. Дура, ты моего сына хотела вышвырнуть из отчего дома, как котенка, а я тебя замуж с отличными перспективами, так посмотреть — и кто из нас двоих дурнее тогда…

— Так люди говорят…

— На чужой роток не накинешь платок, — отмахнулась я и встала. Зубы можно людям повыбивать, но это не тот случай. — Решения не изменю. У тебя до того, как я согласие подписала, времени было — во! — Я выразительно провела указательным пальцем по горлу. Анна побледнела — мачеха ее однозначно сходила с ума, вот печаль — без свидетелей. — Теперь либо о тебе пересуды, либо обо мне пересуды, как думаешь, что я выберу, голубка моя?

Анна мне ничего не ответила.

— О женихе не спросишь, о приданом, о житье-бытье? — продолжала я. — Тебя застолье интересует? Что же, это я от сватов, так и быть, утаю — лень твою да чревоугодие. Я тебя, — я развернулась так, чтобы Анна смогла посмотреть мне в лицо, лишь слегка приподняв голову, и она это сделала, — я тебя, милая, выдаю в хороший дом, за молодого мужа. Ну не богат, зато умен, владычица ум в своих людях ценит. Не любит тебя — а не проблема, поживете, пообвыкнетесь, найдете друг в друге и плохое, и хорошее… научитесь всему, если прижмет.

Человек и не к такому привыкает, мысленно закончила я, взгляни на меня. Знаешь, кем я была и что творила? Летала за тридевять земель, душами торговала, деньгами ворочала, одним движением пальца земли чужестранные в волшебную шкатулочку прятала, чтобы потом любоваться на них, когда захочу. Возок мой бежал без лошади, капиталы на ладошке умещались. Все, вон пошла, пока я из себя не вышла…

Пимен в стороне от скандала не остался, и я догадывалась, что Анна нажаловалась на свою долю несчастную кому-то из баб, а те через жену донесли и до ушей Пимена. Он ходил вокруг да около, пытаясь мне намекнуть, что люди и вправду говорят, будто боярышня Головина уже в тяжести, но передо мной лежали кривые, косые и полуграмотные заметки Федула, а кроме того — перечень всего моего имущества, который Пимен составил по моей просьбе, и примерные требования того, что бы сваты в приданое хотели. Моя голова пухла — мне было не до девичьих страданий.

— Пимен, — вздохнула я, — ты же умный мужик. Не неси хоть ты эту чушь, пощади мои нервы.

Пенять Фоке Фокичу за болтовню я не собиралась, к тому же выяснилось, что нет худа без добра. Слухи разлетелись не только про «брюхатую боярышню», но и про мой повивальный дом, так что уже ночью ко мне прилетела растрепанная дворовая девка:

— Матушка, матушка! Там Марья Наталью кличет! Баба пришла!

— Иди, — кивнула я сонной Наталье. — Я с детьми буду. Ну, помогай Милостивая нам.

Роды прошли благополучно, баба родила здорового мальчика, и… на этом пока было все. Прошло дня три, в течение которых я теряла разум от описи и переписи, а новостей про новых рожениц не было никаких, зато ко мне вдруг явились два мужика с деньгами и подарками. Я сидела в нижнем кабинете мужа, утопая в бумагах, тупо таращась на гостей — мужики были ломовыми извозчиками, немногословными, косноязычными — и прилагала все усилия, чтобы рука моя не потянулась к подсвечнику и этот подсвечник потом не полетел в мужиков. Пимен, как назло, куда-то вышел, и я одна разбиралась в их блеянии.

— Парфен-то Кузьмич, — мычал один.

— Сына-то, сына, — вторил другой.

— То за сына, — добавлял первый. — Не прогневайся, боярыня.

— А то Парфен-то Кузьмич нас взашей погонит.

Наконец до меня начало доходить, что холопка родила от какого-то Парфена Кузьмича, но что от меня хотят эти двое и почему Парфен Кузьмич исходит благодарностью, когда роды, по словам Натальи и Марьи, были легкими, оставалось тайной. Я приняла дары, то есть позволила свалить прямо в кабинете копченую рыбу, мед и мешочек с деньгами, выставила мужиков и устало оперла голову на локоть. Потом поставила на стол и второй, уткнулась в сцепленные пальцы подбородком и с тоской воззрилась на дверь: скоро явится дядька-сват, а у меня еще конь не валялся.

— А что, матушка, — раздалось у меня над ухом знакомое вкрадчивое гудение, и я отчаянно, перепуганно заорала.

Дверь же закрыта. В кабинете закрыта дверь!

Глава семнадцатая

— Пимен! — заорала я, шарахнувшись в другой конец комнатки. Все прочие слова в его адрес я благоразумно проглотила.

— А кому быть? — обиженно прогудел он. — А мужики, то от ломовика Семихвостова приходили. Сынок его у нас на дворе народился. Баба-то дворовая, а сынка Семихвостов, говорят, выкупил, вольным будет. Вот и благодарил, что крепкий да…

— Я этому ломовику выдерну все семь хвостов, Пимен, и тебе… что-нибудь! — Пятеро, как же я пере… пугалась. Сейчас я уже прекрасно видела, как Пимен проник в кабинет, и больше было вопросов, как он протиснулся через низкую, узкую дверцу, соединяющую кабинет и библиотеку. — Как ты вообще пролез в эту дверь?

— Так, матушка, впервой мне, что ли? — пожал плечами он. — А там вон Фока Фокич подводы прислал, я Акашку разбирать отправил, али прикажешь самому?

— Что за подводы?

— Так люльки, столы… что в нашу поминальную трапезную заносить приказано.

— Да, — вспомнила я, — только напиши, что это «богадельня»… Слушай, Пимен… — Мне пока не до богоугодных заведений.

Да, не было никого лишнего в кабинете, когда мы с моим покойным мужем там сидели. Кто-то зашел из библиотеки… я должна была сразу это понять, ведь печь одна на две комнаты. И этот кто-то, кто бы он ни был, не вызвал удивления и подозрений ни у меня, ни у боярина. Совершенно свой человек.

Пимен мог войти и выйти, он умеет тихо ходить, но стал бы он рисковать, зная, что в трапезной возится Епифанька? В таком деле он не полагался бы на авось. Меня ударили, скорее всего, чем-то из трапезной — горшком, тарелкой, а Пимен с тарелкой, попадись он кому, привлек бы ненужное внимание. Или я подгоняю решение под ответ и именно Пимен задумал и реализовал это преступление в замкнутой комнате?

А сейчас напомнил мне, как оно совершилось?.. Пимен это расчет. Даже если случайно — не вяжется.

Я высидела еще три с лишним часа, когда пришел озабоченный дядька. Не знаю, о чем думал сам дьяк, но что сваты присмотрели себе пару сараев среди моих, тех, что за городом, и имели на них виды — бесспорно. Дядька мялся сперва, потом выложил — торговлю наладить, зерно хранить. Я вопросительно посмотрела на Пимена — тот взялся за дело.