Шихан Анна - Долгий, долгий сон
Поэтому я очень обрадовалась, когда на следующий день за обедом Отто улыбнулся мне своей натянутой улыбкой, улучив момент, когда Набики не смотрела в нашу сторону. Он дважды стукнул пальцами по своему ноутскрину, а потом поднял обе руки вверх. Десять. Я тихонько кивнула.
В десять вечера того же дня, когда Завьер сидел у меня в ногах, согревая их своим теплом, я включила свой ноутскрин. Я даже не успела открыть файл, как страничка мгновенно соединилась с абонентом.
«Еще раз привет!»
«Привет, — написала я. — Чем отплатить за такую радость?»
«Чем угодно. Порадуй меня беседой. Я хочу задать тебе все банальные вопросы, на которые ты еще никогда не отвечала репортерам».
«О чем ты говоришь? Да я несколько дней подряд только и делала, что разговаривала с репортерами!»
«Говоря им лишь то, что они хотели услышать? Так?»
Я задумалась.
«Гммм», — написала я, почти в шутку.
«Ты смешная. Скажи мне правду. Каково это — проснуться после шестидесяти лет сна?»
«Стазис — это не вполне сон, — начала я, ловко избегая ответа на вопрос. — Хотя после него чувствуешь себя отдохнувшей. И еще в стазисе бывают… сны, назовем это так».
«То есть это не настоящие сны?»
«Нет, — ответила я. — В стазисе видишь не сны, а изнанку собственных мыслей. — Я нахмурилась. — Наверное, это немного похоже на то, что видишь ты, когда дотрагиваешься до кого-нибудь, только находящийся в стазисе видит собственные мысли. По большей части они предстают в виде штормов, морей и разноцветных красок».
«Вот как!» Последовала долгая пауза. «Должно быть, это довольно жутко».
«Нет. Стазисные препараты подавляют центры страха в нервной системе человека. В стазисе нет страха. Печаль и тревога тоже частично ослабляются, но страх подавляется в первую очередь».
«Странно».
«Это необходимо. Без подавления центров страха люди инстинктивно впадали бы в панику, почувствовав, что их организм отключается. Это очень странный процесс — клетки твоего тела перестают стареть и делиться, тебе кажется, будто ты умираешь. Это не так, но твое тело воспринимает происходящее, как смерть. Такое ощущение длится всего несколько секунд, но до изобретения подавителей страха вхождение в стазис было очень мучительным. Люди застывали в ужасе и оставались в таком положении… на все время стазиса. Бывали острые приступы клаустрофобии и… — Тут мои познания едва не подвели меня. — …и прочие неприятности. Короче, до появления нового поколения препаратов стазис был крайне неприятной процедурой».
«Ты много знаешь о стазисе».
«Я долго его принимала».
«Ты говоришь о нем как о наркотике». Я вздрогнула и не отвечала так долго, что Отто написал: «Роуз? Ты здесь?»
«Еще здесь, — написала я. — Просто твое замечание застало меня врасплох. Ты прав. В каком-то смысле это похоже на наркотик».
«Прости, теперь я понял, что повел себя не очень тактично. Я не хотел сказать, что ты шестьдесят лет провела под кайфом».
«Мне сказали, что шестьдесят два, — поправила я. — Нет, это не было похоже на шестьдесят два года кайфа. Скорее, длительное размышление о своем искусстве».
«Стазис помог тебе рисовать?»
«Похоже, что да. Хотя мне не по душе такой способ обучения. Довольно тяжелый, на мой взгляд. Да и стазисное истощение не слишком приятная штука».
«Могу себе представить. Сколько ты пробыла в больнице?»
«Должна была провести три недели, но меня выписали через семь дней. Репортеры одолевали меня. Через четыре недели меня отправили в школу. Но я до сих пор не могу пробежать и мили».
«А я, наоборот, пробегу запросто. Мы все отличные бегуны, для нас специально отбирали крепкие эмбрионы. Самая быстрая у нас Тристана».
Я поняла, что он намеренно сменил тему и с благодарностью приняла его деликатность.
«Тристана?»
«Тристана Твайс. Моя сестра».
«Какое необычное имя».
«Оно означает тридцать два. Нам всем дали имена, похожие на номера наших эмбрионов».
«Почему же ты тогда Отто?»
«В судебном постановлении я значусь как Октавий. Я просто слегка сократил это имя. Октавий Секстий. По-моему, это звучит лучше, чем просто 86».
«Судебное постановление?»
«Угу. Нам пришлось бороться за человеческие имена».
«Когда это было?»
На этот раз пауза затянулась гораздо дольше, чем требовалось на такой безобидный вопрос.
«Когда нам было по тринадцать лет», — написал Отто.
«Почему не раньше?»
«Это было, когда…» Он очень долго молчал. «Когда мы начали умирать», — закончил Отто.
«Мне так жаль! Не продолжай».
Снова последовала пауза.
«Нет, все нормально, — написал Отто. — Я думал, мне будет тяжело, но постепенно я привыкаю к такой форме общения. Оказывается, я не учел того, насколько труднее думать на людях. Я не могу объяснить этого тем способом, которым обычно общаюсь с людьми, не получается. Даже с Набики. Но сейчас все намного проще. Странно».
«Но это же хорошо! Наверное».
«Да. Странно. Ладно. Сначала нас было тридцать два. Около десяти из нас умерли от неожиданных осложнений в младенчестве, никто из них не дожил до пяти лет. Но когда мы достигли переходного возраста, то стали умирать, как мухи. За восемь месяцев умерло шестнадцать человек, в том числе семеро высокоразвитых. Включая мою лучшую подругу. Ее звали 42».
«Но что случилось? Почему вы решили сменить имена?»
«Это все Уна. Уна Прима. Одиннадцать. Она была уверена, что умрет. Как и я. Те, кто умели делать то, что умел я, умирали быстрее всех».
«Что умели? Читать мысли?»
«Да. Когда мы были маленькими, среди нас было больше умеющих, чем примитивных. Но потом умеющие стали умирать. Некоторые наши братья и сестры сошли с ума перед смертью. У других были сильные кровоизлияния в мозг. Это произошло с номером 42. Мы все были страшно напуганы. Особенно Уна. Она тоже умерла в свой срок. Остались только я и Тристана. Мы с ней единственные из непримитивных, которые умеют читать и передавать мысли». Снова повисла пауза. «Вернее, до сих пор умеем. Никто не знает, сколько нам еще отпущено жизни».
«О боже! Мне страшно».
«Мне тоже. Но я привык. А Уна очень боялась смерти и того, что на ее могиле будет написано просто "11". Поэтому мы, выжившие, решили добиться настоящих имен. Помимо нас с Тристаной, имена есть еще у Пенни и Квина. Примитивные до сих пор имеют только номера».
«А кто такие Пенни и Квин?»
«Пен Ультима, моя вторая сестра. Ее номер — 99. А Квинт Эссенциал — мой брат, номер 50. Квин умеет разговаривать. Ты непременно должна с ним встретиться. Он веселый».
«Я была бы рада познакомиться с твоей семьей. Ты думаешь о своих братьях и сестрах как о семье?»
