Вечное (СИ) - Вересень Мара

Внимание. Фаза три. Есть разделение. Рассекаю. Закрыва…

Мертвое железо вошло между бровей, смычок коснулся струн, колокол в белой башне из камня и боли качнулся, тишина пролилась в мир.

Вспыхнуло.

Но перед тем, как осыпаться пеплом на серую дорогу междумирья, я отпустила пружину-веер.

И все стало иначе.

Все стало.

* * *

Видь дрожал. Пальцы болели. Те, что держали смычок так и держали, потому что не могли разжаться, а те, что прижимали струны, были изрезаны до кости. Тянуло, затягивалось и сочилось. Алое с золотом и серебром, живое, собиралось каплями-сферами, катилось по черному лакированному дереву, истаивало светом, темной дымкой, жемчужными полупрозрачными лентами и сыпалось с края продолговатыми зернами кислых ягод, что растут на колючих ветках во дворике медцентра.

Внутри корпуса пряталось эхо.

– Вы были правы, учитель, – прошептал Видь скрипке, все еще прижимаясь к ней подбородком. – С нужными струнами вышло, как надо.

– Это моя, – прозвенело звездноглазое дитя выбираясь из-за бортика фонтана, сделало несколько неуверенных шагов навстречу, одной рукой держа свою мертвую кошку, а другой держась за бортик, будто боялось отпустить, как мамкину юбку. – Моя, – вновь прозвенел и сбился на шелест. – Чтобы спать. Не так. Было не так. Обратно. В обратную сторону. Но когда звучало правильно, я спал.

– Колыбельная? – все еще дрожа спросил Видь и присел на бортик, бережно уложив скрипку на колени.

– Колыбельная, – серьезно кивнул ребенок и перестал мерцать, прижатый рукой котенок завозился. – Тепло, – улыбнулся мальчик. – Щекотно. Как тебя зовут?

– Видь. Вид-Арен.

– Странное имя, будто тебя двое.

– А тебя как зовут?

Ребенок потупился и пожал плечами:

– Забыл. Меня давно никто не звал. Было похоже, на музыку, которой не слышно, но скоро.

– Виен’да’риен, – пропел Видь, вплетаясь в звучание детского голоса. – Так я слышу.

– Мне нравится, – тихо-тихо произнес ребенок. – Теперь можно?

– Что можно?

– Уйти. Там больше не страшно, – тонкая рука вытянулась в сторону проступающего сквозь клубящийся, жемчужный туман луга и вымощенной светлым деревом дорожки.

– Иди, если хочешь, если не страшно. А там что?

– Теперь только старая дверь, которую не открыть. Заперто на все ключи. Вот, – мальчик порылся в кармане потрепанных штанов, и на алую ткань мантии рядом со скрипкой упал шарик, будто свернутый из тумана. – Такое зерно. Посадишь – будет дом. Там прямо. Только сам потом ему пой, чтобы рос. А я возьму мою флейту. Тянет. Идешь?

– Я потом, – сказал Видь и понял, что действительно – потом. И посадит, и споет, у него теперь два голоса.

Мальчишка пожал плечами, махнул рукой и вприпрыжку поскакал в туман. Маленькая кошка, бежала рядом, смешно топорщила хвост морковкой, норовила запутаться в детских ногах.

Больше не дрожало. Скрипка легла обратно в футляр. На горизонте стало светлее. Туман растаял, а шарик из тумана – нет. Видь… Вид-Арен, покачал в пальцах хаулитовую бусину и положил к скрипке. На потом.

* * *

Видь в инквизиторских шмотках, не-живое дитя… И музыка. Внутри до сих пор… будто против перьев гладят.

Такой странный сон. Сон наяву. Быстросон.

За грудиной ныло, между бровей будто кол всадили, горло драло и нестерпимо хотелось проверить целостность позвонков в шее. Как же это все-таки мерзко.

– Что мерзко, – глухо спросили рядом.

– Умирать, – сипло отозвалась я, медленно соображая, что лежу ничком на земле.

– Помнишь что-нибудь?

– Не… Не помню, только... все серое. Холодно. И свет. Свет, чтобы ж…

– Ж, – согласился Мар. – Вроде все как надо, но через это самое.

Организм передернуло. Я нащупала руку, его, но свою, пальцы Холина прижали мои, будто обняли.

– Такое ощущение, что я в этот раз раз шесть, как минимум, и все по-разному, – поныла я.

– Раз шесть, – повторил Марек, подбираясь ближе и целуя меня в макушку, – как минимум. И все по-разному. Договорились.

Я со вздохом и скрипом развернулась и, не открывая глаз, уткнулась ему в грудь, просовывая руки под пиджак и сладко дыша теплым и родным с едва уловимым запахом карамели с намерением больше не отпускать. Никогда. Но на всякий случай предупредила:

– Это ничего не значит.

– Как скажешь.

– И ты больше не будешь.

– Не буду.

– Я тебе не верю.

– А мне плевать. Это ведь ничего не значит.

Я слышала, что он улыбается и улыбалась тоже. На краю сознания уютно устроился мой свет, как фонарь на домашнем крыльце. Рядышком возились темные теплышки, устраиваясь поудобнее. Раз родители валяются на траве, им тоже можно. Грязи-то нет. Это вам не полигон с полосой препятствий. А больше никого и не было. Куда делась не-мертвая парочка, я потом подумаю. Может, остались в одном из отражений, может улизнули так же, как пришли. Сделали свое дело, напомнили вечно живому и всех ненавидящему существу, что смерть тоже бывает вечной, а ненависть – преданной.

Так что вот, вроде все свои. Но чего-то не хватало.

– Я тут подумала, – цапнула я за хвост шальную мысль, – нам нужен третий.

– Сама ему скажешь или мне это сделать? – спросил Мар.

– Кому?

– Твоему белобрысому ушастому зануде. Представляю, как он удивится. Особенно, если я ему такое предложу.

– Холин, ты!..

– Маньяк?

– Придурок!

Я по-прежнему не видела, но точно знала, что он не просто улыбается – у него сейчас рот до ушей. Улыбающийся темный – в принципе шокирующее зрелище, но на сей раз это была улыбка совершенно счастливого и весьма довольного собой мага.

Я почувствовала, как Альвине подошел, и открыла глаза.

– Третьим будешь, – спросил Холин, приподнимаясь на локтях.

– Наденешь мой подарок? – спросил Эфарель.

– Два придурка.

– Будете лежать или пойдем к магмобилю? – вглядываясь вдаль произнес эльф. – Как-то мне не по душе местные пасторали, будто наизнанку вывернуло.

– Раз шесть, как минимум? И все по-разному? Может гранью? – предложил Мар.

– Меня вывернет еще раз и не факт, что не на вас, магистр Холин. Мика, – он протянул руку и помог подняться, улыбаясь гримасе Марека, позвал детей, отбежавших, едва он подошел, и сейчас с увлечением наблюдающих, как Копать всеми четырьмя лапами рьяно зарывает что-то в землю.

Затем мы не слишком опрятной толпой направились к магмобилю. Дара терлась рядом с Альвине, и Мар с Рикордом с совершенно одинаковым выражением лица следили за ней, а она словно дразнилась, то делала вид, что собирается его за руку взять, то в лицо заглядывала. Эфарель был невозмутим как статуя снаружи и лучился смехом изнутри, что еще больше дергало Марека. Так что когда все принялись запихиваться в торчащий посреди луга магмобиль, Мар категорически указал эльфу на переднюю дверь, а мне с детьми и котом на заднюю.

– Что он там хоронил? – шепотом спросила я у Лайма.

– Палку, – ответила Дара вместо брата, и дети переглянулись.

Палку так палку. Должны же у них быть свои секретики, вроде выменянного на “чемодан” маскировочного щита.

– Странно что мы не на стоянке, – сказал Марек, поднимая “хинэ” вверх и направляя мобиль к городу.

– Чуточку сдвинулись. Сквозняк сильный был от источника. И пружина еще. Он ругался и по изнанке щелкнул. Хотел войти, а тут пружина и грани сомкнулись. Теперь долго обратно. Его далеко-когда отбросило, – щебетала дочь.

– Кого? Эльфира? – удивилась я.

– Арина.

Теперь переглядывались все, кроме детей. Альвине с Мареком между собой, я с ним в зеркало. В одной части зеркала был черный глаз, в другой бирюзовый и оба в шоке. Бирюзовый сильнее, может просто больше понял.

– А илфирин?

Дара пожала плечами.

– У Вид-Арена спросишь, он его провожал. – Подумала и добавила, тише и серьезнее: – Илфирин долго жил, глубоко врос, он был первым голосом мира и одним из тех, кто держал его над бездной. Без него будет иначе.