Как рушатся замки (СИ) - Вайленгил Кай

В снисходительной полуулыбке Малси чёрным по белому читалось сомнение в её способностях управиться с кистями. Ну конечно! С венценосных особ в представлении подданных слуги сдували пыль: их приводили в порядок в шесть пар рук каждого, завивая кудри, затягивая корсеты и напомаживая щёки румянами. Верно – так происходило, потому что заведено. И дворцовый уклад нисколько не препятствовал самостоятельности. Как-то, маясь от скуки, Эйвилин упросила фрейлину научить её наносить макияж. Занятие неожиданно полюбилось; матушка, раскусив её увлечение, начала приглашать ко Двору иностранных торговцев парфюмом и косметикой, чтобы маститые профессионалы на пальцах разложили тонкости их мастерства. За ними потянулись артисты, гримёры, циркачи – великие искусники по части перевоплощений. Император, в отличие от воодушевившейся жены, забаву дочери воспринимал с родительской терпимостью: ему не нравились «эти глупости», но он не препятствовал никакому из её хобби. Есть настрой учиться чему-то необычному для людей их положения – пожалуйста, только бы не забывала о политике, риторике и иностранных языках.

Макияж – нарисованная на человеке маска, за которой, при талантливом исполнении, можно укрыться без лишних опасений быть разоблачённой. Он не застывает фальшивой эмоцией – живёт спектром настроений вместе с тем, кто его носит.

Через двадцать минут, о чём любезно оповестил брегет, их встречали лакеи в бордовых фраках. Золотая блестящая краска покрывала их волосы, кожу и воротники некогда белоснежных рубашек, и Эйвилин, сама того не желая, вспомнила о Сонхи. На нём золото, сколько бы его ни было, смотрелось уместно и естественно: оно сверкало на теле, в ушах, струилось невесомой тканью по плечам. Мёд плескался в его ехидных глазах – манил увязнуть в их смертельной сладости. Ей до какой-то смущающей одержимости захотелось увидеть его среди посетителей – нечеловечески прекрасного, раздражающего, привлекательного полулиса. В сравнении с её нынешней компанией он стоял на планку выше хотя бы из-за манер при ненавязчивом кокетстве. Слуги же хозяйки борделя пропадали за жеманностью. Показушная вычурность играла против них: мимика отталкивала, блистание отдавало дешевизной, в слаженных движениях напрочь отсутствовала пластичность. Эйвилин едва удостоила их взглядом: фальшивки, жалкая пародия на роскошь. И приготовилась к худшему.

За портьерой из красного бархата находилось просторное помещение наподобие партера в зрительном зале театра. После полутёмных коридоров яркость освещения здесь причиняла боль: Эйвилин на миг зажмурилась, свела брови и прикрылась одолженным у Лис веером. На стенах с узорчатыми обоями винного цвета висели картины, изображавшие классическую мифологию Илании: нимфы в прозрачных нарядах, водящие хороводы вокруг бога Алодия, целующиеся в морской пене сирены, распутницы-марлены, обнимающие царя Перфена у реки. Творения художников, при обилии разномастных легенд у иланийцев, объединяло одно и то же: откровенность, фигуристые женщины и страсть. Они составляли центральный замысел произведений, которые наверняка тщательнейшим образом подбирались под атмосферу заведения. Перед сценой, занимавшей треть пространства, располагались столики круглой формы с пепельницами и вазами с флюменами вроде тех, что они наблюдали на улице перед зданием. За ними в креслах вальяжно развалились гости – в основном мужчины. Проститутки, не тушуясь перед ними, полулежали на подлокотниках или массажировали им плечи. Голые груди выпячивались перед лицами клиентов, из-за чего, во многом, шоу их не занимало. Они сосредотачивались на набухших сосках, бессовестно забирались женщинам под юбки из фатина и широко раздвигали ноги, точно держать их ближе друг к другу было невыносимой пыткой.

При этой пошлости работницы борделя умудрялись сохранять изящество. В некотором смысле они тоже являли собой произведение извращенного искусства: элегантные, ухоженные, развязные, но, как ни изгаляйся над эпитетами, отбросы. Пересекаясь с ними, принцесса немедленно сталкивалась с потребностью вымыться от фигуральной грязи. Что бы ни болтал Малси, люди, продающие тело за деньги, не заслуживали ни её уважения, ни благосклонности. «Спасли и приютили» – это не о них. Лис позаботилась о ней. И лишь она заслуживала признательности вне зависимости от рода её деятельности.

«Охранник» повёл её между занятыми местами, придерживая за талию. Жест – предупреждение, которому – подумать только! – не перечили, которому внимали с единогласной покорностью. «Девочка твоя, мы не претендуем», - сквозило в их выражениях невысказанное принятие. Она не сопротивлялась: придерживалась выстроенной ей же легенды.

Возле сцены как раз пустовал столик с диваном.

— Ани, любимая, захвати вина и присоединяйся.

Проститутка нарисовалась сбоку. Пушистые ресницы дрогнули, всего на долю секунды заиграли желваки, а после губы сложились в обворожительную улыбку. Она беззастенчиво потёрлась бедром о пах мужчины. Эйвилин же стиснула зубы, жалея, что нельзя обрушить под ними пол силой мысли.

— Белого или красного? Полусухого или игристого?

— Солнышко, у тебя память отшибло? Я пью сухое красное.

Ани хихикнула. С нажимом царапнула его по щеке заострённым ноготком, и между строк размыто промелькнуло подавленное побуждение разодрать его морду в месиво.

— Для спутницы, глупышка. Побудь хоть сегодня обходительным.

— Белого игристого, – распорядилась Эйвилин, предвосхищая ссору.

Она, не дожидаясь приглашения и поданной по этикету руки, уселась в кресло. Его частично закрывала занавесь, что предотвращало излишнее внимание. При этом благодаря положению ей открывался отменный вид «из первых рядов». К сожалению или к счастью, они застали «антракт».

Неприязнь проститутки к Малси флёром витала над ними. И если Эйвилин узнала о ней из разговора женщины с Лис, иначе раскусить её было бы непростой задачкой, то мужчина в меру природной догадливости не мог не понимать, до какой степени к нему натянуто относились.

Игнорировал?

Он сжал предплечье Ани, не давая ей отстраниться. До красных следов на коже. До болезненного хрипа. Как с Эйвилин в комнате, ничто не предвещало вспышки агрессии. Ей живо представилось своё же негодование: он смел касаться её без разрешения! – и пришедшая на смену загнанность, когда она врезала ему по челюсти. Ани не понадобилось нарываться, провоцируя реакцию; в его хватке она затряслась осиновым листочком на ветру. Она абсолютно точно его боялась – причём почище, чем ненавидела.

— Дорогуша, что за вседозволенность? Мой крест не распространяется на мно-о-огие вещи, которые я могу с тобой сделать. И подружка ничем не поможет, - проговорил он, мазнув языком по её скуле.

— Ты уверен? – подала голос принцесса. Малси перевёл на неё тёмный взгляд. – Повторишь то же самое перед Лис? Ты ведь перед ней по-собачьи на задних лапках пляшешь.

Под внешней безмятежностью рвалось и клокотало. Она не сочла его предупреждение блефом – что-то уверяло, что люди его натуры впустую угрозами не разбрасывались, - но под осязаемым мандражом Ани не устояла перед подначиванием.

Крылья его носа затрепетали. Проститутка посмотрела умоляюще, затравленно.

Эйвилин с деланным равнодушием положила подбородок на запястье. Надменная как в прошлом. Не забитый зверёк – женщина императорской крови, по чьему приказу рушились судьбы неугодных. Страх вдруг испарился, исчерпался без остатка деревянной ложкой, которая чиркнула по дну и разломилась надвое. Всё в ней в один момент покрылось ледяной коркой.

Горло защекотал смех. Бывает, что комок нервов в человеке расплетается ровными нитями по мановению волшебной палочки? Переживания раскатываются в пласт, трясучка сходит на «нет», несмелость рассыпается снежной крошкой – и без предисловий? Копилось-копилось, зрело, травило, чтобы негаданно пропасть, разливая после себя пустоту!

Ни облегчения, ни эйфории – ни-че-го. Лишь холод, наводящий в просторах разума промёрзшее царство.

И звенящее в нём постижение: она до одури замучалась подстраиваться, позориться слабостью, убегать – от преступников-революционеров, от Малси, от реальности. Произошедшее не сломанный механизм, не рваная рана – его нельзя починить, невозможно зашить.