Юлия Жукова - Замуж с осложнениями - 3
— Как?
— Трогает. И ещё обнимает, целует всех. Зачем?
— Она так выражает, что ей приятны эти все.
— Но я тебе неприятен, почему ты меня трогаешь?
На всякий случай убираю руку.
— Потому что ты нервничаешь, и я хочу тебя успокоить. На землян это обычно действует успокаивающе.
Алтонгирел рассматривает меня в полутьме.
— Я не люблю, когда меня трогают женщины. Я от этого только больше нервничаю.
Я открываю рот, чтобы извиниться, но он продолжает:
— Но почему-то когда твоя мать трогает, то совсем другое ощущение.
Я развожу руками, не находя слов.
— Ну, она же мать... Я правда не знаю, как это объяснить.
— Мало ли что мать, от моей собственной матери у меня только синяки оставались! — выпаливает Алтонгирел, и тут же спохватывается. — Так, всё, я с тобой заболтался, мне пора идти.
Он делает пару решительных шагов к двери, когда у меня за спиной из детской выходит Азамат. Алтонгирел ему кивает и скрывается за дверью.
— Чего это он? Мы даже не поздоровались толком, — удивляется муж.
— Он хотел сбежать от меня. Просто мы начали обсуждать мою мать, а потом случайно переключились на его, и он сболтнул лишнего.
Азамат понимающе кивает.
— Да, если уж он со мной не хочет о ней говорить, то с тобой и подавно. Ладно, успокоится.
— Надеюсь. Он вообще какой-то нервный сегодня был. Что-то мне кажется, этот его психоаналитик не столько помогает, сколько душу бередит.
— Чего он тебе наговорил?
— Знаешь, я не думаю, что ему понравится, если я буду это пересказывать. Лучше ты с ним сам поговори. Может, ему полегчает.
— Попробую, — Азамат пожимает плечами. — Пойдём, там Алэк тебя требует.
Мама вручает мне мяучащее дитятко и удовлетворённо вздыхает.
— Одобряю, — решительно говорит она.
— А почему распашонка не этническая? — возмущается Сашка.
— Потому что в драгоценных камнях спать не удобно, — хихикаю. — Азамат, покажи-ка им Орешницын подарок.
Осмотрев золотые, расшитые рубинами и изумрудами детские дильчики, Сашка признаёт поражение. Мама ради такого дела даже надевает очки посильнее.
— Мда-а, Лиза, я так понимаю, домой тебя не ждать... Боже мой, но ведь ребёнок вырастет, и не жалко людям труда!
— Наоборот, — усмехается Азамат. — Взрослая одежда сносится, а детскую пару раз наденут — и в музей.
— В какой музей?
— Музей Императорских Даров, — объясняет Азамат. — Его как раз сейчас отреставрировали, через четыре дня откроют. Это в Долхоте, и нам обязательно надо будет там быть.
— Это оттуда твой стол, что ли? — спрашиваю.
— Ну, он там хранился, но выставляются там только вещи, которые не используются. В основном, одежда, потому что шита по телу. Но ещё всякие забавные вещи. Увидишь. Вы, Саша, тоже обязательно посетите, там будет интересно.
— Ещё бы!
— Это парадная форма? — уточняет мама, ковыряя ногтем камушек на воротничке.
— Ну вроде того, — смеюсь. — Это подарки.
— Ой да! Подарки же! — мама хлопает себя по лбу и убегает в комнату. Мне становится нехорошо.
— Азамат, похоже, тебе привезли свитеров на всю оставшуюся жизнь.
Азамат не успевает ответить, потому что в дверях появляется мамин торец: она задом наперёд волочёт по полу чемодан.
— Во, Азаматик, гляди! Я подумала, раз тебе понравилось...
Она открывает чемодан, и на ковёр высыпается гора вязаной одежды на все сезоны, душераздирающе благоухая лавандой.
Глава 7.
Следующий день — судный. Не в смысле, что все умерли, а в смысле, что это тот самый десятый день, в который Азамат вершит суд над добрыми гражданами. Посторонние в тронный зал во время суда не допускаются, а я вообще изо всех сил стараюсь не показываться вблизи дворца по этим дням, потому что все муданжцы твёрдо уверены, что меня, в отличие от Азамата, можно подкупить, или хотя бы разжалобить. На мой взгляд, разжалобить Азамата иногда даже проще, а подкуп — это вообще смешно, при моём-то доходе и лавине подарков, которая регулярно сходит с тех же самых добрых граждан. Поэтому когда Азамат утром, облачившись в чёрно-алый диль, уходит на работу, я беру родичей под локотки и тихо-тихо мигрирую на окраину города, к стадиону, где в судный день собирается внушительных размеров базар с окрестных ферм и мастерских.
Мама с братом представляют собой вид "турист обыкновенный" — гавайка, шорты, панама, камера. Что продавцы, что покупатели, забывают про товар и дела, неотрывно разглядывая странную немолодую женщину в голубых облегающих бриджах со стразами и лилово-жёлто-клетчатой рубашке с коротким рукавом.
— Мам, ну я же говорила, тут женщины в штанах не ходят, — ворчу я, щелчками пальцев возвращая внимание торговца к золотым орлийским цитрусам, которые того и гляди растащат мальчишки.
— Так у меня ни одной юбки нет! Тем более, жарко, я ляжки сотру.
— Ну правильно, а так все будут пялиться...
— Ну и пусть! О, гляди, какой колоритный! — мама ввела в ступор очередного встречного покупателя, приподняла с обширной груди камеру и запечатлела недоумённое выражение на лице очередного типичного индейца.
— Лиза, гляди, какие тут штуки! — орёт мне с другого конца базарной линии Сашка. Я подбегаю поближе. Теперь пялятся уже на меня — императрицам бегать не положено. Вот нет бы маме с Сашкой вместе ходить! Нанять, что ли, пастуха какого-нибудь за ними следить, а то ещё потеряются или поругаются с кем-нибудь на почве непонимания...
— Чего у тебя? — спрашиваю.
— Гляди, тут полевые жаровни с какими-то светящимися камнями, говорят, вечные... Я такую на дачу хочу, на случай, если электричество отрубят.
— Они не вечные, их надо раз в несколько лет заряжать от магнитного поля Муданга. Точнее, не знаю, такие маленькие — может, и чаще. И зажигающий механизм снашивается.
— Всё-то тебе мечты порушить! — ворчит Сашка.
Базарный гомон сзади внезапно становится громче. Я оборачиваюсь, ожидая худшего. Судя по всему, мама где-то потеряла панамку и явила любопытным взглядам золотые кудри. Я утираю пот со лба и тащусь назад.
— Золотые волосы... — говорят вокруг.
— Неужто это жена Императора?
— Да нет, она вот идёт, глядите...
— Откуда знаешь, что эта, а не та?
— Сосед её видел, говорил, тощая..
— Лизка, гляди, какие тут пояса, шнурочки, тесёмочки! — мама роется в корзине с моточками.
