Колин Маккалоу - Символ веры третьего тысячелетия
– Но этого не случилось?
– Нет! – гордо ответила Патти. – Их остановила я. Я, доктор! Вы можете себе представить? Я растащила их, усадила в кресла и сказала, что теперь мне стыдно называть себя Пат-Пат. Тогда-то и выяснилось, что каждая из нас год за годом обращалась в БР. Я спросила у них: что же постыдного в этом? Какое право они имеют оскорблять Марг? Или Аугстуса Роума, или священников? Пусть запомнят раз и навсегда: всякий вправе попытать счастье в лотерее. Напомнила, что даже Джулия Рич не смогла получить разрешения на второго ребенка. Почему бы нам просто не порадоваться за Марг, не поздравить ее? А Марг я утешила. И спросила: «Похожа я на богоматерь?»
Патти была горда собой.
– Вы прекрасно справились, Патти. Думаю, вам больше не понадобятся мои услуги.
«Я даже не пыталась объяснить подругам, что он для меня сделал, – подумала Патти. – Так они не поймут – это надо испытать… Но почему, почему люди вроде Матта Стрингмана считают для психолога преступлением подводить пациента к мысли о том, что опору он обретет в Боге? Может, они сами себя воображают богатыми?»
– Я привела с собой Марг Келли, – сказала она вслух.
– Зачем?
– Мне кажется, ей нужно выговориться. Только не с Натаном, по-моему, она не представляет себе, какие последствия может иметь появление второго ребенка. По-моему, она думает только о том, что мы должны радоваться за нее.
– Но тогда, Патти, она живет, не видя ничего вокруг.
– Так и есть! Она – жена ректора, обитает в особняке со слугами, ее возит личный шофер, через неделю она обедает в Белом Доме. О том, что происходит в мире, она узнает только от Пат-Пат, а мы живем хоть и скромнее, чем Келли, но значительно лучше большинства. Вот я и подумала, что разговор с вами пойдет ей на пользу.
– Патти, вы сможете ответить мне на один щекотливый вопрос?
– Попытаюсь, – посерьезнела она.
– Если бы Марг Келли спросила у вас, стоит ли ей заводить второго ребенка, – что вы ответили бы ей?
Жестокий вопрос. Но Патти уже пережила те ужасные дни, когда, запершись в своей комнате и уставившись в стену, выбирала самый надежный способ самоубийства.
– Я сказала бы ей: да.
– Почему?
– Она – хорошая мать Гомеру. И у нее много возможностей оградить свою душу от злобы.
– Хорошо. А если бы на месте Марг была Дафна?
– Не знаю. Мне казалось, что я знаю Дафну как свои пять пальцев, но теперь… Я не смогла бы ей ответить.
Он кивнул.
– А если посчастливилось тебе бы самой?
– Думаете, я посоветовала бы себе разорвать письмо из Бюро? Нет, я не настолько глупа… У меня хороший муж, сын учится в школе отлично… Ох, не знаю! Не знаю, смогла бы я решиться!
Доктор вздохнул:
– Проводи меня к Маргарет.
– Но она здесь!
– Я имею в виду – спустись со мной в приемную, чтобы представить нас друг другу. Меня она не знает, а тебе может довериться. Будь мостиком между нами.
– Не очень-то надежен этот мостик…
Джошуа и Патти, держась за руки, спустились в приемную, где в угловом кресле сидела красивая бледная женщина.
– Марг, милая, это и есть доктор Кристиан.
Он молча протянул гостье руки. Она машинально ответила и, кажется, очень удивилась, обнаружив свои ладони в ладонях доктора.
– Можете ничего не говорить, – сказал доктор, улыбнувшись. – Ступайте, и пусть у вас будет ребенок.
Она поднялась и улыбнулась в ответ:
– Так и будет.
Он развернулся и вышел.
…Патти и Марг дошли до пересечения с 78-й улицей, где ходили автобусы и троллейбусы. Их автобус только что ушел.
– Какой необычный человек, – сказала Марг, когда они укрылись от ветра за высоким сугробом возле автобусной остановки.
– Ты почувствовала? Правда?
– Как будто током ударило…
Доктор Кристиан вернулся на кухню к матери. Но продолжить разговор не удалось: пришли его братья с женами и сестра.
Мэри – второй ребенок в семье, единственная дочь. Тридцать один еще не замужем. Так похожа на Маму, но – совершенно некрасива. Будто мамино отражение в кривом зеркале. Угрюмая, замкнутая девочка. Такой она была, такой, вероятно, и останется. С пациентами неизменно любезна, как и полагается секретарше клиники… Может, и нет причин волноваться за нее?
Джеймс, средний из братьев. Тоже похож на мать – и тоже лишь бледная ее копия. Его жена Мириам – рослая, подвижная девушка, энергичная и полная здорового прагматизма; профессиональный терапевт, она оказалась весьма кстати в клинике; и вообще – удачная партия для Джеймса.
Мириам была англичанкой, весьма щепетильной во всем, что касается языка и манер. Семейству Кристиан она внушала нечто среднее между благоговением и страхом – не только своей славой лучшего в мире терапевта, но и талантами языковеда. Излюбленной шуткой Мириам было, перечислив языки, которыми она владеет, добавить: «И американским». Кристианы так любили и уважали ее, что никогда не подавали виду, что задеты ее нетактичностью.
Эндрю… Молод. Красавец. Такой была бы сама Мама, родись она мужчиной, – прекрасна, как ангел и непоколебима, как скала. Почему только Эндрю так безлик, почему все время норовит отступить в тень? Его жена, Марта, специалист по психологическому тестированию, была на семь лет моложе мужа. Домашнее прозвище – Мышка. Очаровательная, как мышка. Проворная, как мышка. Робкая, как мышка. Серенькая, как мышка. Иногда, уступая натиску собственных фантазий, Джошуа представлял себя – ну, если не котом, так парой гигантских ладоней, от хлопков которых мышка, оглушенная, падает замертво.
А все – Мама. Это она собрала великолепную команду специалистов в помощь Джошуа – самому старшему, самому любимому. Да-да, Мама. И даже жен себе его братья выбирали с учетом потребностей их семейного предприятия. Возникла необходимость в квалифицированном терапевте – и женился Джеймс. Понадобился специалист по тестам – ее привел в дом Эндрю. Даже по характерам обе женщины подходили, чтобы встать на следующих за маминой ступеньках семейной иерархии, как их мужья заняли ступеньки пониже Джошуа. Мэри тоже никогда не пыталась протестовать против своей вполне рабской участи, даже когда Джошуа имел на нее большое влияние и пытался бороться с Мамой за лучшую долю для сестры.
Едва там, внизу, появлялись признаки недовольства, Джошуа становился на сторону обделенных, к которым относился, как к собственным детям. Но никакие раздоры не мешали членам семьи получать в конечном итоге удовольствие от работы и от общения друг с другом. И постепенно он, смущенный, но благодарный, смирился с маминым стремлением возвести его на трон главы семейства и общего дела.
Обедали в столовой. Мама сидела в конце овального стола, чтобы быть поближе к кухне, Джошуа – во главе, напротив нее, остальные – по бокам. По заведенному Мамой правилу нельзя было говорить ни о чем важном, пока не подадут коньяк и кофе. К тому же, все они – кроме Мамы – редко выходили из своих рабочих кабинетов и мало знали об окружающем мире. Любые беседы о делах мира, нации, государства или города казались им тягостными.
