Волшебный переплёт. Неизведанные миры (сборник) (СИ) - Бойцова Анастасия
И он поднялся, а Никита так и застыл с протянутыми ладонями. Потом всё-таки уточнил:
— Мы пойдём на кладбище?
— Нет, мы приманим призраков на свет и кровь.
Оказалось, Серафим жил за городом. Пришлось трястись в электричке, которые Никита недолюбливал. Он привык к городу, даже дача родителей для него была чужой непонятной территорией. Съездить на выходных на шашлыки — хороший вариант, а вот жить там, где по ночам так тихо, а в траве постоянно кто-то шуршит… Никите всегда становилось не по себе.
С утра шёл дождь. Днём в субботу в электричке почти никого не было. Полина скрутилась по-кошачьи в углу жёсткого сиденья у окна, наблюдая за капельками дождя на стекле. Никите казалось, её глаза покраснели, а в уголках глаз застыла размытая тушь, но лезть с вопросами постеснялся. Полина натянула на голову капюшон, будто хотела укрыться от мира, и виднелся только острый нос. Руки в шерстяных перчатках без пальцев сунула в карманы объёмной куртки; тянулся из-под капюшона белый шнур наушников.
Никита уже хотел спросить, что она слушает, когда в вагон вошли музыканты. Что они искали в этом холодном вагоне, в котором вряд ли найдутся благодарные слушатели? Только наткнёшься на раздражённые взгляды и бормотание: «Как надоели эти клоуны», — именно так пробурчал мужичок за спиной Никиты.
А он смотрел заинтересованно. Ребята — трое парней с оборудованием — не унывали, бодро приветствовали мрачных путников и, что-то покрутив на комбике, захрипели гитарами. Один запел, и весьма недурно. Даже Полина вынула наушники и обернулась, заинтересовавшись.
Музыка всегда казалась Никите неким проводником.
Она спасала его тяжёлыми ночами, когда он готовился к экзаменам. Звучала, когда он трясся в маршрутке на похороны одноклассницы Полины, и её худая ладонь стискивала его запястье, а лицо застыло бледной маской. Звучала, когда отец в десятом классе выгнал из дома, потому что Никита бросил заниматься математикой, и теперь точно никуда не поступит, будет только тренькать на своей гитаре. С музыкой он переживал расставание с первой девушкой и раны после драки за гаражами — тоже из-за девушки.
И сейчас погрузился в эти хрипловатые звуки, в слова, которые, откровенно говоря, разбирал далеко не все. И не заметил, когда ребята закончили играть и громко поблагодарили всех, кто слушал.
Полина повернулась обратно и вдруг произнесла:
— Может, мне тоже петь по вагонам? Наскребу на комнатку, — поёрзала на сиденье и тихо продолжила, — я из дома ушла. Не могу больше. Она вчера чуть не выкинула все мои книги. Сложила в ящик и хотела отнести на помойку.
— Вот сука, — Никита даже не скрывал, что думал о матери Полины. — И как же ты с этими книгами?
— Завезла к подруге, прихватив ещё сумку с вещами. Иногда мне кажется, если бы у меня и была прошлая жизнь, она тоже была вот такой… жалкой.
Никита хотел что-то сказать, но Полина прижалась лбом к стеклу и воткнула наушники. Он обязательно скажет ей — потом, что ей всегда есть, куда пойти и где жить. Что коробку они перевезут. И тысячи других коробок. И что не жалкая у неё жизнь, и Полина точно найдёт свою дорогу.
Электричка покачивалась, стук дождя убаюкивал.
В наушниках зазвучало: «А мы не ангелы, парень…»
— Это дом отца. Он сейчас уехал вести курс по фитотерапии. А у меня в Москве полно дел, не поверите, у скольких людей проблемы, в которых они винят мистические силы. А я не всегда могу помочь. Если дело не касается призраков, это не моя дорога.
Полина, которая мешала ложечкой сахар в щербатой чашке, вскинулась и посмотрела внимательно на Серафима. Никита знал: она тоже искала свою дорогу.
Тот то ли нервничал перед тем, что называл ритуалом, то ли не привык, что в доме бывают гости, но говорил сбивчиво и суетился на кухне, занимавшей половину первого этажа. Пахло печкой и дровами, хотя вроде отопление здесь было, но, может, так больше нравилось самому Серафиму. Или тот просто мёрз: сидел в выцветшей фланелевой рубашке поверх свитера и сжимал руками горячую кружку с чаем.
Непривычная тишина за городом оглушала, и каждый шорох в доме обращал на себя внимание. Полина вообще-то осматривалась с интересом, с разрешения покрутила в руках несколько свечей, изучила скрученные пучки трав. Они с Серафимом разговорились про то, какие сейчас можно собрать травы и как их лучше сушить, и Никита не выдержал — может, потому что голова опять болела, и таблетки уже перестали действовать:
— Так что нужно делать?
Серафим отвлёкся от рассказа про пучки полыни и вдруг стал серьёзным. Свёл светлые брови, уселся обратно на стул верхом. Положив подбородок на горбик деревянной спинки, произнёс:
— Я никогда не понимал, почему люди боятся призраков. Те ведь не желают зла. Не трогают. А потом отец рассказал, что иногда они уводят за собой. Не намереваясь причинять зла, просто пытаясь что-то сказать.
Никита устало потёр виски. Ему не нравились эти разговоры. Он не видел в Серафиме потерянного во времени брата, не интересовался травами. Его одолевала головная боль и сны. Видимо, почувствовав его настроение, Полина накрыла ладонь своей.
Серафим со звуком прихлебнул чай, гибко потянулся ещё за одним кусочком сахара и кинул тот в крепкую заварку. Продолжил, и тихий голос обволакивал:
— Но бывает, что призраки чувствуют, что их могут услышать. Что человек несёт что-то в себе. Меня призраки не пугают, но речь не обо мне. Они хотят прильнуть к тебе. Потому что чувствуют в тебе кровь, которая отзывается. А ты не готов к ним. Так было и в прошлой жизни. Я не знаю точно, только чувствую: что-то случилось тогда… в школе я думал, что уберегу тебя. Вложил к тебе в рюкзак полынь и оникс. А ты их выкинул как мусор.
— Так ты же не объяснил!
— Потом принёс кулон и мешочек. Стало же легче? Вот. Но тогда… всё было сложнее. Я тоже отталкивал призраков, они мне мешали. Сейчас я уже научился с ними справляться. Осталось разобраться, что с тобой.
Почему-то эхом к этим словам привязались другие, сказанные Полиной: «С тобой что-то не так».
Может, это правда так. Может, всё дело в самом Никите.
В детстве он любил мрачные сказки и просил бабушку почитать ему, а если родители отводили в книжный, то выбирал те книги, где было про смерть и монстров. Ему всегда казалось, что за ним следует нечто, он даже как-то пожаловался об этом маме, а та только отняла книжку, которую он тогда читал, и запретила слушать всякую ерунду на аудиокассетах. Никите было обидно до слёз, но отец одёрнул: «Нечего, ты же мужчина. Реветь из-за книги? Лучше повтори уроки».
Головные боли начались уже тогда. Мучили по вечерам, и мать водила к врачам, снова и снова. А потом всё прекратилось будто само собой — до средней школы.
И от этих головных болей тоже спасала музыка. Никита занимался, как требовал отец, но только более упрямо выбирал книги, которые хотел читать, пробирался по тихому дому в гостиную, чтобы посмотреть «всякие мерзости» в ночи на старом телевизоре.
Но чувство, что его что-то преследует, не оставляло.
Никита вспомнил, что в редкие моменты, когда Серафим оказывался рядом, это чувство исчезало. Тогда он не обращал внимания, а теперь препарировал воспоминания, снова и снова, прокручивал в голове.
Может, всё оттого, что в своё время начитался Эдгара Аллана По и хотел праздновать Хэллоуин. Может, всё оттого, что много занимался, ездил на олимпиады и плохо спал: голова гудела, никак не удавалось уснуть. И нет никаких призраков, а врачи правы: наладить режим сна, гулять подольше, есть почаще, и не только всухомятку.
Но Полина, которая окуривала его квартиру и верила в энергию жизни и смерти, сжимала его руку, а Серафим с прозрачными глазами всерьёз делился историями о призраках. Никита неуверенно произнёс:
— Разве каждый мучается от прошлых жизней?
— Нет, конечно. Поэтому и надо разобраться. Что-то произошло тогда… я не знаю. И призраки тебя тянут назад. И поэтому ты видишь странные сны. Я тоже, но я знаю, как ими управлять.