Все потерянные дочери (ЛП) - Гальего Паула

Десятилетиями люди будут страшиться чудовищ, что якобы таятся в этих тенях, — но в действительности там нет ни зверя, ни души. Лишь вечная ночь.

На самом краю вечной мглы ко мне выходит лисица.

— Это та война, что ты жаждал вести, — говорит она медленно.

В жёлтых глазах Азери больше нет любопытства, нет насмешки. Он помнит цену, которую мы, боги, уже однажды заплатили. Его магия и его умение переплетать истину и ложь были необходимы, чтобы тогда заточить деабру.

— «Жаждать» — слово со множеством оттенков.

Азери смотрит прямо, глубоко, полон правды и обмана.

— Это сделал ты, так ведь? Кто ещё? Кто, кроме тебя, мог бы разорвать свои цепи? — Он чуть склоняет голову, глядя снизу прищуренными лисьими глазами. — Печати пали в тот миг, когда ты вернул смертного, которого зовут твоим паладином. Ты их выпустил.

Я смеюсь — и Азери заранее чует в этом угрозу.

— Быть может, я единственный, кто способен разбить оковы. Но кто-то другой вполне мог найти щель, просочиться внутрь, украсть эту гнилую силу и обратить её себе на пользу, не так ли?

Его уши дёргаются.

— Значит, ты знал.

— С самого начала, — рычу.

Мы смотрим друг на друга вечность, и в его глазах я вижу сожаление. Но не вину — её Азери не знает. Я вижу страх перед последствиями. Вижу память о том, что уже случалось: выжженные поля, лес без света, сожжённых тварей… Медленное, неумолимое шествие пустоты, что пожирает надежду, мир, жизнь.

А ещё я вижу мужчину с глазами цвета травы и женщину с волосами, как рассвет. В их призраках из прошлого — фигуры, вставшие перед угрозой, поднявшие руки и разверзшие невиданную доселе мощь, понимая: они остановят бедствие, но вместе с тем сожгут свои кланы, уничтожат целые шабаши и оставят сиротой новорождённую дочь.

Азери отводит взгляд, встряхивает головой, будто ему неприятно, что я прочёл его душу.

Я оборачиваюсь к вечной ночи, к чёрной пелене дочери, которая только учится владеть своей силой.

— Зачем? — шипит он. В его голосе и укор, и древний, неутихающий страх. — Они способны пожирать даже нас. Богов. Стоила ли жизнь того смертного такого риска?

— А зачем это сделал ты? Зачем взял пустоту, этот гнилой ужас, и отдал его Львам?

Азери поднимает голову. Ему не стыдно.

— Я был голоден. Мне нужен был выгодный договор.

Я рычу. Но не могу осудить. Такова его природа, и сожаления ему неведомы. Его кормят ложь и разрушение. Чем больше он запутывает человеческие души, чем глубже тьма вьётся вокруг них, чем сильнее боль, которую он сеет в мире, — тем сытнее его пир.

Он знает: мне не нужны сделки, чтобы жить. Потому и спрашивает.

— Я никогда не желал, чтобы деабру снова бродили по земле.

— «Желать» — тоже слово со множеством оттенков, — ворчит он.

Я указываю на клубящуюся тьму.

— Дочери способны уничтожить их навсегда.

— Дочери Мари? — уточняет он с ядовитым прищуром.

Я оскаливаюсь, и его шерсть встаёт дыбом. Не скрываю удовольствия, которое вызывает его страх, хоть оно и горькое, с острыми гранями.

— Ты говорил, что поддержишь меня в войне. Это было правдой?

— Я не уточнял, в какой войне. — Я не отвожу взгляда, и Азери в конце концов отступает. — Но выбора у меня не будет, да?

— Нет. Не будет.

Смертные уходят прочь. Они не видят ни Азери, ни меня. Тьма, что остаётся за их спинами, тяжела, густая — она заполняет всё.

Туда идут командирша, горстка уцелевших воинов, тот, кого зовут Эмбер, Арлан, Ворон, которому удалось бежать, мой паладин — и девушка, на руках которой сияет метка, навеки связавшая её со мной: Одетт.

Глава 13

Одетт

Тьма не исчезает.

Не уходит всю ночь, пока мы ищем дорогу к деревне и пробираемся по её улицам.

Найти путь непросто, ведь единственный свет в этой мгле — тот, что способны зажечь Ева или я. Ни фонари не загораются, ни огонь не пылает. Только наша магия может разорвать клочья этой тьмы.

Вернувшись за выжившими, мы снова идём вперёд, пробираемся в полумраке и всё время думаем: сколько деабру смогли вырваться из Ла Малдиты?

Мы убили четверых, но один из них намекнул, что остальные лишь испытывали голод и не пошли с ними. Сколько ещё стало причиной этой бойни? Сколько ещё разбрелось по миру на свободу?

Никого не осталось. Всю ночь мы ищем — двумя отрядами: один ведёт Ева, другой я, ведь только мы можем освещать дорогу. Обшариваем всю деревню, не оставляем ни одного дома. Но здесь уже нет никого.

Лишь тела, кровь, изуродованные конечности…

Люди, которых мы лечили всего несколько часов назад, больше не существуют. Мы не в силах вынести все тела.

Приходится бросить их здесь, во мраке вечности, лишь бы самим выбраться из этого странного, душного вакуума.

Мы собираемся снаружи, когда начинает светать.

Наш вид жалок: все перепачканы кровью и грязью, уставшие куда сильнее, чем были, когда остановились на ночлег. Но никто не жалуется.

Живых солдат почти не осталось. Некоторых лошадей приходится отпустить: нам их не увести. Выжившие были бы при смерти, если бы не наша магия. Но раны души, те, что оставили эти ужасы, никакая сила не исцелит.

Мы выходим в путь молча.

С уходом, когда тьма остаётся пятном на горизонте, искривлённой воронкой ужаса и кошмаров, я пытаюсь снова её развеять. Снова и снова бросаю силу — но она не исчезает.

Я знаю, дело не в усталости. Я чувствую в себе энергию и мощь. Дело не в том, что её мало.

Но ни Ева, ни Нирида, ни Кириан ничего не говорят. Только он ловит мой взгляд — внимательный, понимающий, — и тоже молчит.

Эмбер подходит ко мне в густой тишине. Его голос хриплый, когда он наконец размыкает губы:

— Спасибо, — шепчет.

Я бросаю на него взгляд.

— Ты в порядке?

— Да, — кивает он, хотя выглядит неважно. — Если бы не ты, я бы сейчас…

Он качает головой, не договаривая. Арлан наблюдает за ним с плотно сжатыми губами. Уверена, он тоже не хочет думать о том, что могло случиться. Но мне не даёт покоя воспоминание о тех секундах, когда я его исцеляла.

— Ты тогда сказал, что мне нужно кое-что знать. Что кто-то находится в…

— В Цирии, — заканчивает за меня Арлан. — Кто в Цирии, Эмбер?

Эмбер бледнеет ещё больше и качает головой, теперь уже резко:

— Не помню…

— Ты явно хотел сказать это Одетт, — вмешивается Арлан, — звучало важно. Что ты имел в виду?

Эмбер моргает. Открывает рот, но тут же закрывает.

— В Цирии? — переспрашивает он. — Я никого там не знаю.

— Нет, ты точно сказал «Цирия», — продолжает Арлан. — Пока Одетт лечила тебя. Ты сказал…

— Думаю, я говорил бред, — перебивает Эмбер с извиняющейся улыбкой. Потом смотрит на меня. — Не помню. Наверное, был в бреду.

— Возможно, — соглашаюсь я, хотя и кажется странным такое чёткое слово среди горячечного бреда. — Ты уверен, что там нет никого, кого мне нужно знать?

— Уверен. Никого.

Он пожимает плечами, и я принимаю его ответ. Всё равно у него нет сил поддерживать разговор.

Только ночью, когда мы останавливаемся раньше, чем нужно, мы снова поднимаем тему.

Долгий путь прошёл в тишине, прерываемой только звуками леса, цокотом копыт и теперь треском костра.

— Как? — первой нарушает молчание Ева. — Как эти твари смогли разорвать печати Ла Малдиты? Разве их не заточили там боги? Разве не Гауэко?

— Не знаю, — отвечаю. — Они не должны были суметь выбраться.

— Может, из-за вашей вылазки? — предполагает Нирида.

— Тогда почему они не появились раньше? — возражаю. — Вы же видели, что они творят за несколько часов. Мы бы заметили. Были бы вести от стражей Ла Малдиты, от других деревень Сулеги… Кто-нибудь их бы видел.

— Нет, если они не оставляют никого в живых, — замечает Эмбер.

На нём нет ни следа смертельных ран, которые я закрыла. Но лицо его бледно, как будто кровь так и не вернулась в его вены.

— Торговые пути, — вмешивается Нирида. — Путники, странники… Между деревнями всегда идёт движение. Одетт права. Эти твари вырвались совсем недавно или, по крайней мере, начали убивать только сейчас.