Твоя... Ваша... Навеки (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна
Волчица чует Байрона, отмечает его появление в спальне прежде, чем это делает человек. Наблюдаю из-под полуопущенных ресниц за высокой фигурой подле кровати, вижу — Байрон обнажен. Изучаю взглядом линии подтянутого тренированного тела настолько внимательно, насколько позволяет скупой свет, падающий с улицы через окно, и зрение зверя, лучше видящего в полумраке. Теплое дыхание щекочет кожу живота и Арсенио выпрямляется, отстраняется от меня. Уступает Байрону, хотя и с легкой неохотой, ощутимой даже в душном сумраке спальни.
— Ри-ианн…
Долгий поцелуй в губы и вниз по телу, повторяя действия Арсенио, вынуждая выгибаться, комкать бессильно одеяло. Только Байрон не останавливается на животе, пальцы скользят по бедрам, и я подчиняюсь в смутном предвкушении. Вздрагиваю — знать теорию и чувствовать в реальности не одно и то же, кто бы что бы ни говорил. И окончательно перестаю принадлежать лишь себе. Дыхание давно сбилось, тело будто плавится, источает жар и впитывает чужой, наполняется и тем, и другим. Шорох снимаемой одежды доносится словно издалека, приглушенный горячей плотной пеленой, что окутала нас коконом. Наконец Арсенио устраивается рядом со мной, тоже целует, ласкает грудь, и я впервые ощущаю в уверенном, настойчивом его поцелуе, как инкуб тянет энергию. Пьет и пьет, будто я неведомый желанный напиток, а он измучен жаждой. Странно, я ведь не замечала ничего подобного с Клеоном, а в том, что он получал от меня свою порцию энергии, я не сомневалась.
Только отчего-то осознание это не пугает. Наоборот, мне не жаль отдавать, я делюсь охотно и эмоциями, новыми, сплетающимися причудливым узором, и пламенем, сжигающим меня изнутри.
Отдаю стоны, сдерживать которые не могу, да и не хочу.
Кто нас услышит или увидит в уединении спальни?
Никто.
Наверное.
Мир словно взрывается яркой вспышкой, оглушает и ослепляет даже сильнее, нежели в прошлый раз, хотя мне казалось в порыве наивности, что лучше быть уже не может. Я застываю в руках обоих инкубов, с еще большим трудом, чем прежде, воспринимая настоящий мир вокруг. Просто лежу неподвижно, наслаждаясь ощущениями и самим моментом, чувствую, как лица касаются сначала пальцы Арсенио, затем губы, скользят невесомо по скуле, щеке. Догадываюсь по шороху, что Байрон отодвинулся от меня, потянулся к тумбочке возле кровати. Арсенио же оказывается надо мною, снова и снова покрывает мое лицо россыпью поцелуев.
— Будет немного больно… — голос звучит каплю виновато.
Улыбаюсь снисходительно — мне давно не пятнадцать лет и прекрасно известно, что и как должно быть. Болью меня не испугать
Но на всякий случай мысленно собираюсь, готовлюсь, хотя, видит Лаэ, расслабленное тело еще полно лениво, текучего блаженства, и в воздушной неге этой о боли думалось в последнюю очередь.
Ее, боли, и нет почти, скорее, тень боли, что появляется и исчезает почти сразу. Ощущение неожиданно резкого вторжения и последующей затем непривычной наполненности вызывает больше неприятного удивления, чем я ожидала. Но постепенно и оно тает призрачным миражом, тело успокаивается, приспосабливается к осторожным, размеренным движениям Арсенио. Я обвиваю шею инкуба руками, льну к нему и, быть может, потому пропускаю момент, когда он перекатывается на спину, удерживая меня на себе. В одно мгновение я оказываюсь сверху, несколько растерянная внезапной сменой позиции, ладони Арсенио на моих бедрах, сам он по-прежнему во мне. Сзади прижимается Байрон, целует в плечо, потом мягко, несильно надавливает на спину, и я наклоняюсь вперед, едва ли не укладываюсь на грудь Арсенио. Он обнимает меня, поглаживает плечи в явной попытке успокоить, пока пальцы Байрона скользят по спине, пояснице, ягодицам. Прохладное прикосновение к месту не совсем обычному вынуждает сжаться инстинктивно, порождает желание отодвинуться, но руки Арсенио держат надежно, боли не причиняют, однако и уйти не позволяют. Обнимая меня одной рукой, второй он проводит по моему телу, опускает ее меж бедер, ласкает, и мало-помалу я отвлекаюсь. Возвращается жар и происходящее вызывает все меньше и меньше протеста. Ощущения по-прежнему слишком еще непривычны, чтобы принять все и немедля, однако я ловлю себя на том, что мне это нравится, что оно вовсе не так ужасно, как думалось когда-то. Начинает казаться, что не только инкубы поглощают мою энергию, но и я сама впитываю их энергию, наполняюсь ею до краев, двигаюсь быстрее, подчиняясь ускоряющемуся темпу и мужским рукам, предчувствуя долгожданное насыщение.
Оно обрушивается лавиной, накрывает нас всех одновременно — я ощущаю наслаждение инкубов почти так же ясно, остро, как свое, — оно заново отрезает нормальное восприятие мира, превращает его в бессмысленную пустоту где-то вдали и при том делает ярче, четче наши эмоции, добавляя им оттенков, которым я не могла дать названия. Волчица, привыкшая к запахам и полутонам, безошибочно разделяет каждого инкуба, она и радуется, и печалится по непонятной человеку причине, но я не желаю сейчас ни во что вникать. Обессиленная, тяжело дышащая, я ложусь на грудь Арсенио, чувствуя, как он гладит меня по волосам, а Байрон — по влажной от пота спине, и на некоторое время и впрямь забываю обо всем.
Просыпаться поутру не хочется. Я отчаянно пытаюсь удержаться на той тонкой грани между сном и явью, когда осознаешь, что еще спишь, но понимаешь с раздражающей ясностью, что пробуждение уже неизбежно.
Но, подобно всякому просыпающемуся, не преуспеваю.
Оба инкуба рядом, уже не спят: Байрон обнимает меня со спины, его дыхание касается моего уха, Арсенио вытянулся по другую сторону от меня, моя рука покоится у него на груди.
— Ри-и-ианн, — Байрон так произносит мое имя, что в устах его оно начинает звучать иначе, более нежно, интимно.
— А мы знаем, что ты уже не спишь, — Арсенио снимает со своей груди мою руку, аккуратно сжимает мои пальцы и целует.
— Не сплю, — я открываю глаза, лениво осматриваю комнату в утренних лучах солнца, робких, только-только заглянувших в окно.
Спальня обставлена скромно: кроме кровати и пары тумбочек при ней, здесь есть только платяной шкаф да столик со стулом возле окна. И обещанный Байрон беспорядок отражается в неопрятной горе вещей, сваленных на стул, и массе разных мелких предметов на обеих тумбочках. Я переворачиваюсь с бока на спину — Байрон отодвигается предусмотрительно, Арсенио отпускает мою руку, — потягиваюсь, ощущая себя на удивление выспавшейся, свежей и почти счастливой.
Помню смутно поход в ванную комнату — меня отнесли туда на руках, омыли осторожно, прикасаясь бережно, нежно, и отнесли обратно в спальню, где уложили в кровать, накрыли тонким одеялом. Похоже, я так и уснула в объятиях обоих, не думая о завтрашнем дне.
И вот он настал.
— Я могу здесь остаться? — спрашиваю я, с внутренним содроганием представляя, что скажет Эван, когда поймет.
А он поймет, едва увидит меня. Потеря невинности не то, что можно скрыть от оборотня.
— Оставайся, — разрешает Арсенио щедро.
— Тем более нынче я имею полное право перебраться с дивана в хозяйскую кровать, — добавляет Байрон насмешливо.
— А давай ты еще немного на диване поспишь?
— И не надейся.
Не хочу возвращаться домой. И объясняться с братом тоже не хочу.
Но не объясниться нельзя.
— Мне пора домой, — произношу я с сожалением.
— Так рано? — удивляется Арсенио. — А как же завтрак и кофе в постель?
— Намекаешь, что мне пора начинать тренироваться в подаче кофе моему мужу и господину? — отшучиваюсь я и приподнимаюсь, прижимая одеяло к груди.
— Почему же? Все тебе и все ради тебя.
— Только вот на завтрак тебе подать-то и нечего, — замечает Байрон.
— Мне действительно пора, — я с некоторым трудом сажусь — не так-то просто не потерять при том прикрытия, одного на троих, — и Арсенио сразу же начинает водить кончиками пальцев вдоль моего позвоночника. — Эван будет недоволен.
— Эван всегда недоволен, — и тон Арсенио исполнен недовольства не меньшего.