Сесилия Ахерн - Волшебный дневник
Тотчас у меня за спиной хлопнула дверь, и появилась Розалин.
— Джек, доброе утро, — сказала она и решительно зашагала по тропинке. — Я возьму почту. — С этими словами она буквально вырвала у меня из рук письма. — Спасибо, Джек.
Розалин твердо смотрела на него, пряча письма в карман фартука, словно в сумку кенгуру.
— Ладно. — Он наклонил голову, как будто ему указали на дверь. — Эти через дорогу, — проговорил почтальон, отдавая Розалин еще несколько писем, после чего повернулся на каблуках, сел на велосипед и скрылся за углом.
— Я бы их не съела, — несколько удивленная, произнесла я. Розалин рассмеялась и ушла в дом. Час от часу не легче.
Было только одно место, куда я могла пойти, чтобы заняться своим дневником. Едва касаясь шлепанцами прокаленной тропинки, я направилась к замку и радостно улыбнулась, когда деревья расступились, словно раздвинулся театральный занавес перед первым актом.
— Привет, — сказала я.
С превеликим почтением я прошествовала по комнатам. Трудно было поверить, что в здешнем разрушении виноват только пожар. В комнатах не было ничего, совершенно ничего такого, что предполагало бы живую жизнь, по крайней мере, в течение столетия. Ни каминов, ни изразцов, ни обоев. Не было совсем ничего, кроме кирпичей, сорной травы и лестницы, которая вела на несуществующий верхний этаж; собственно, она как будто вела на небеса, и я могла бы, сделав один гигантский прыжок, оказаться на облаке. Лестница на небеса.
Усевшись на нижней ступеньке и положив дневник на колени, я взяла в руки тяжелую ручку, которую стащила с письменного стола дяди Артура, и уставилась на закрытый дневник, пытаясь придумать, о чем стоит написать. Мне хотелось, чтобы первые слова стали значительными, и очень не хотелось ошибиться. Наконец я решилась и открыла дневник.
И у меня буквально отвалилась челюсть. Первая страница до последней строчки оказалась заполненной аккуратным почерком… моим почерком.
Ничего не понимая, вся напрягшись, я вскочила, и дневник скатился на пол. У меня громко стучало сердце. Я огляделась, пытаясь понять, не сыграл ли кто-нибудь со мной злую шутку. Осыпающиеся стены тоже смотрели на меня, и вдруг вокруг меня началось какое-то движение, послышался шум, которого я прежде не слышала. Ветки и травинки зашуршали, камни задвигались, за моей спиной и внутри стен кто-то ходил, однако я ничего и никого не видела. Наверное, у меня разыгралось воображение. Да и заполненная страница дневника тоже, скорее всего, подлила масла в огонь.
Тогда я несколько раз глубоко вдохнула воздух и подняла с пола дневник. Поцарапанный камнями переплет был весь в пыли, и я попыталась вытереть его о шорты. Первая страница немного помялась при падении, однако записи были на месте — и на первой странице, и на второй, — и когда я стала судорожно перелистывать дневник, то они были и на других страницах, причем все сделанные моим почерком.
Как такое могло случиться? Я сравнила дату в дневнике с датой на своих часах. В дневнике стояло завтрашнее число и завтрашний день недели — суббота. Сегодня была пятница. Наверное, у меня сломались часы. Мне сразу же вспомнилась Розалин, как она утром посмотрела на дневник. Неужели это ее записи? Не может быть. Дневник все время пролежал под матрасом. У меня закружилась голова, и я, опустившись на ступеньку, прочитала первые строчки. Слова прыгали у меня перед глазами, и мне пришлось несколько раз вернуться к началу.
4 июля, суббота Дорогой дневник! Наверное, это правильное начало? Никогда прежде я не вела дневников и поэтому чувствую себя абсолютной дурой. Ладно, дорогой дневник, признаюсь, что я не в восторге от своей жизни. Если коротко, то дела обстоят так. Папа покончил жизнь самоубийством, после чего мы потеряли дом и вообще всё. Я потеряла свою жизнь, мама потеряла память, и теперь мы живем в захолустье с двумя социопатами. Совсем недавно я провела день с очень красивым парнем по имени Маркус, который работает вице-президентом странного учреждения — передвижной библиотеки. Два дня назад познакомилась с монахиней, которая держит ульи и ломает замки, а вчера я почти до самого обеда пробыла на руинах…
Слово «руины» было зачеркнуто и заменено другим.
…в замке на лестнице на небеса, которая так и звала меня подняться по ней и прыгнуть на облако, чтобы оно унесло меня подальше отсюда. А теперь уже ночь, и я в своей спальне пишу дурацкий дневник по настоятельному совету сестры Игнатиус. Она и в самом деле монахиня, а не трансвестит, как я поначалу думала.
Вздохнув, я оторвалась от чтения. Как такое может быть? Необходимо было найти ответ на этот вопрос. Я подумала, что стоит побыстрее вернуться в дом и рассказать об этом маме, рассказать Розалин, позвонить Зои и Лауре. Но кто мне поверит? Пусть даже кто-нибудь и поверит, но чем он сможет мне помочь?
В замке стояла полная тишина, словно облака, идеально круглые и белые, как херувимы, двигались со скоростью сто миль в час. Время от времени слышался шорох травы, в воздухе летали семена одуванчиков, призывая меня поймать их, отнести в другое место и бросить на волю ветра. Набрав полную грудь воздуха, я поглядела на жаркое солнце — на жаркое солнце. Совсем мертвый. Потом я закрыла глаза и медленно выпустила воздух. Мне по-настоящему нравилось быть в замке. Когда я открыла глаза и продолжила чтение, волосы у меня на затылке встали дыбом.
Мне нравится проводить время в замке. Наверное, он должен был показаться мне уродливым, но ничего подобного. Он должен был стать уродливым, как Джесси Стивенс с его сломанным носом и изуродованными из-за регби ушами. Надо было давно пописать тут и подурачиться. А я ничего не сказала у Зои, когда она и Лаура никак не могли заткнуться и все говорили и говорили о тренировочных штанах. Ну и пусть.
Мама не выходит из своей комнаты. Несмотря на желание свернуться клубочком и умереть — я промокла вчера и простудилась, — я все же решила съесть завтрак, спрятавшись за деревом в саду, потому что знала, что она будет за мной следить. Расстелила синее кашемировое одеяло из своей комнаты и поставила на него тарелку с нарезанными фруктами. Вкус был такой, словно я жевала картон. Голода я не чувствовала, а вся энергия ушла на то, чтобы уговорить маму погулять. Я постаралась казаться независимой, поэтому легла на спину, скрестила ноги и сделала вид, словно мне на все плевать. Так я попыталась выманить ее наружу, но она не поддалась. Мне подумалось, что, если она подышит свежим воздухом, если поглядит на все вокруг, придет в замок, может быть, она увидит то, что вижу я, и очнется от своего транса. Конечно же, пока она сидит в своей спальне, ей не хочется жить. Только выйдя на улицу и осознав, что жизнь продолжается, можно влиться в общий поток.
