Дж. Уорд - Священный любовник
И Зи всегда был первым голосом во время песнопений в храме Братства.
Фьюри тяжело было представить, что он больше никогда не услышит его пения в священной пещере.
Или здесь, дома, подумал он. Зи не пел уже много месяцев, вероятно, потому, что беспокойство о Бэлле убило в нем Тони Беннетта[34]. Никто не мог сказать, вернутся ли снова его импровизированные концерты.
Все решит судьба Бэллы.
Фьюри закурил еще один косяк. Боже, ему хотелось пойти к ней. Хотелось убедиться, что с ней все в порядке. Визуальное подтверждение было намного лучше, чем вечное «отсутствие-новостей-тоже-хорошая-новость».
Но он был не в форме для посещений, и не только потому, что накурился. Поднеся руку к шее, он потрогал бледнеющий след травмы, нанесенной обернутой вокруг горла цепью. Он исцелялся быстро, но не достаточно, а зрение у Бэллы было отличным. Он не хотел ее огорчать.
Плюс, с ней будет Зи, а прямая конфронтация с близнецом была совершенно ни к чему, учитывая произошедшее в переулке.
Жужжащий звук заставил его поднять голову и взглянуть на бюро.
Напротив вибрировал медальон Праймэйла, древний золотой талисман действовал как пейджер. Фьюри наблюдал, как он двигался по дереву, вытанцовывая небольшие круги, будто искал партнера среди серебряных щеток, разложенных вокруг.
Он не собирался на Другую сторону. Ни в коем случае. На сегодня хватит того, что ему дали пинка из Братства.
Докурив косяк, он встал и вышел из комнаты. Выйдя в коридор, Фьюри по привычке посмотрел на дверь Кормии. Она была слегка приоткрыта, что было необычно, и из-за нее раздавался хлопающий звук.
Он подошел и постучал по косяку.
— Кормия? Ты в порядке?
— О! Да… да, в порядке. — Ее голос звучал приглушенно.
Когда она больше ничего не ответила, он наклонился ближе к двери.
— Твоя дверь открыта. — Гениальное наблюдение. — Хочешь, я закрою ее?
— Я не собиралась оставлять ее открытой.
Фьюри стало интересно, поладила ли она с Джоном Мэтью, и он спросил:
— Не возражаешь, если я войду?
— Пожалуйста.
Он толкнул дверь…
Ох… Вау. Кормия сидела на постели, скрестив ноги, и заплетая свои влажные волосы. Рядом с ней лежало полотенце, что объяснило хлопающий звук, и ее халат… ее халат был распахнут глубокой буквой V, почти полностью обнажая мягкую набухшую грудь.
Какого цвета ее соски?
Он быстро отвел взгляд. Чтобы увидеть лавандовую розу, стоящую в хрустальной вазе на тумбочке.
В груди почему-то все сжалось, он нахмурился.
— Так что, вам с Джоном было весело?
— Да. Он замечательный.
— Правда?
Кормия кивнула, и обернула белую атласную ленту вокруг косы. В тусклом свете лампы, толстый канат ее волос сверкал, словно золотой, и Фьюри расстроился, увидев, как она свернула косу на затылке. Ему хотелось посмотреть на нее чуть дольше, но пришлось утешиться лишь видом обрамляющих лицо прядок,
Как хорошо она сейчас смотрелась, подумал он, и пожалел, что не захватил с собой бумагу и перо.
Странно… она выглядела иначе, подумал он. Может потому, что на щеках заиграли цвета?
— И чем вы занимались?
— Я бегала на улице.
Фьюри еще больше нахмурился.
— Потому что ты чего-то испугалась?
— Нет. Потому что ничего не мешало мне бегать.
Перед его глазами мелькнуло видение: она бежит по траве, ее волосы развеваются за спиной.
— А что делал Джон?
— Он смотрел.
Да ладно?
Еще до того, как Фьюри смог хоть что-то сказать, она продолжила:
— Вы правы, он очень добрый. А сегодня вечером он собирается показать мне фильм.
— Серьезно?
— Он научил меня включать и смотреть телевидение. И взгляните, что он дал мне. — Она протянула руку. На ней был браслет, лавандовый бисер соединяли серебряные звенья. — У меня никогда не было ничего подобного. Все что у меня было — это лишь жемчужина Избранной.
Когда она коснулась рукой радужной слезы на ее шее, он прищурился. Ее взгляд был бесхитростным, таким же чистым и прекрасным, как бутон розы у нее на столе.
Внимание Джона делало пренебрежение к ней Фьюри еще более явным.
— Я сожалею, — сказала она тихим голосом. — Я сниму браслет…
— Не надо. Он тебе идет. Очень.
— Он сказал это подарок, — пробормотала она. — И я хотела бы его сохранить.
— Так и сделай. — Фьюри глубоко вздохнул, окинул взглядом спальню, и увидел сложную конструкцию из зубочисток… и гороха? — Что это?
— Ах… да. — Она быстро подошла, как будто хотела это скрыть.
— Что это?
— Это то, что у меня в голове. — Она повернулась к нему. Отвернулась. — Кое-что, что я начала делать.
Фьюри прошел через комнату и опустился на колени рядом с ней. С осторожностью, он провел пальцем по звеньям.
— Это просто фантастика. Похоже на каркас дома.
— Вам нравится? — Она опустилась на колени. — Я на самом деле сделала это только что.
— Я люблю архитектуру и искусство. И это… линии просто замечательные.
Она наклонила голову, как будто обдумывая структуру, и он улыбнулся, подумав, что он точно также рассматривал свои рисунки.
Повинуясь какому-то порыву, он сказал:
— Может, ты хотела бы спуститься в коридор со статуями? Я как раз собирался прогуляться. Он возле лестницы.
Когда она взглянула на него, он увидел в ее глазах знание, которое застало его врасплох.
И он понял, что дело было не в том, что она выглядела иначе. Дело было в том, что теперь она смотрела на него не так, как раньше.
Черт, возможно, ей действительно понравился Джон. То есть, на самом деле нравился. Как же он все усложнил.
— Я хотела бы пойти с Вами, — сказала она. — Мне хотелось бы посмотреть на статуи.
— Хорошо. Это… хорошо. Пойдем. Он встал на ноги и вдруг протянул ей руку.
Через мгновенье, ее ладонь скользнула в его. Когда их руки соединились, Фьюри понял, что последний раз они прикасались друг другу в то самое странное утро в его постели… когда ему приснился эротический сон и, проснувшись, он обнаружил, что накрывает ее своим тяжелым телом.
— Пойдем, — пробормотал он. И повел ее к двери.
Когда они вышли в коридор, Кормия не могла поверить, что ее рука лежала в руке Праймэйла. После того, как она так долго мечтала провести с ним хоть немного времени наедине, казалось нереальным, что это, наконец, произошло, и даже более — что он касается ее.
Когда они направились туда, где она побывала чуть ранее, он отпустил ее руку, но остался рядом. Его хромота была едва заметна, лишь легкая неровность в его элегантной походке, и, как обычно, для нее он был красивее, чем любое произведение искусства.
