Марина Суржевская - Риверстейн
— Так какое именно правило я нарушил, уважаемые мистрис?
Настоятельницы слажено побледнели. Возразить было очевидно нечего. А этической составляющей его поведения, для лорда, кажется, вообще не существовало!
— …Но… эээ…
— Кстати, мужчина повел носом, как большой пес, — а чем это, простите, здесь так… воняет?
И повернулся к нам. Я пожалела, что уселась со своим обедом за крайний столик. Лорд подозрительно осмотрел содержимое моей тарелки, отобрал у меня ложку, беззастенчиво помешал, наблюдая редкие всплывающие на поверхность куски, и недоуменно спросил:
— Что это???
— Похлебка, лорд Даррелл, — смиренно ответила я.
— Да? А из чего… она?
— Ээ… из каши, лорд Даррелл!
— Из каши, вот как… а что еще у вас сегодня на обед?
— Еще? — искренне удивилась я, — ах да. Еще хлеб, конечно!
— И как? Вкусно?
В моем животе красноречиво заурчало, я покраснела, с жадностью поглядывая в тарелку. Чего он привязался? Вкусно, не вкусно… какая разница, есть охота!
Мужчина покосился на мою погрызанную краюху и выпрямился. Обернулся к настоятельницам. Лица его я не видела, но на мистрис оно похоже произвело неизгладимое впечатление.
— Авдотья! — заорала Гарпия, — Авдотья! Пойди сюда!
Бледная кухарка выскочила из своего угла, кося перепуганными глазами.
— Авдотья! Изволь объяснить, что ты сегодня приготовила на обед!
— Так все, как вы всегда велите, мистрис Карислава! Все как велите! Вот хлебушек ржаной, с отрубями, чуть подплесневел, но вы же сами запретили лошадке-то, сказали, сгодится… и похлебочка вот, с кашкой, кукурузная там, еще овсянки чуть, для сытости, и картоха, хоть вы и не велели, это я от себя, больно девочки-то у нас тощие, уж простите дуру… не губите!
На лице ее застыло мученическое выражение и осознание собственного лихого бесчинства по добавлению в похлебку запрещенной картошки.
Мистрис Карислава смотрела на кухарку с ненавистью, ее рука, привычно поигрывающая рукоятью хлыста, не сдержалась, замахнулась… и наткнулась на руку лорда Даррелла. то, что увидела в его лице Гарпия заставило ее вздрогнуть и сжаться, как мыши перед тигром.
— Только в скудости дух послушниц обретает чистоту и силу! — прошипела Гарпия.
— Прошу за мной, — очень спокойно сказал мужчина, опуская руку. Так спокойно, что мистрис Бронегода собралась лишиться чувств. И пошел к выходу, бросив нам через плечо, — никому не расходится.
Мы и не расходились. Застыли как изваяния на своих лавках, даже дышать боялись. Младшие девочки тоненько сопели носиками, не понимая, что происходит и собираясь заплакать. И страшась, что их за это накажут. Авдотья наливалась краской в углу и нервно теребила свой фартук.
Я еще немножко подождала и воровато оглянувшись, окунула ложку в похлебку. И вздохнула. Остыть успела, вот жалость…
Новое явление лорда и настоятельниц было еще более впечатляющим. Мужчина выглядел спокойным, даже расслабленным, а вот мистрис… такой откровенной ненависти на лице Гарпии даже я никогда не видела! Да и у остальных можно было наблюдать все гамму отрицательных эмоций, от ошеломления и обиды до отчаянной ярости.
Но самое удивительное, это корзины в руках настоятельниц, от которых несло столь вкусным и аппетитным духом, что мой голодный живот скрутило в узел.
И с величайшим потрясением послушницы увидели, как на столах появились невиданные нам кушанья: толстые ломти желтого, светящегося на свету сыра, перевитые просаленной веревкой кольца колбас, шмат сала, завернутый в тонкий пергамент, моченые яблоки и хрустящие огурчики, холодная вареная картошка, куски запеченной оленины и что-то еще… и еще, что наше обалдевшее сознание просто не успевало осмыслить. Мы застыли над яствами, не решаясь даже прикоснуться к этому изобилию.
Маленькие девочки не выдержали и все-таки заплакали, поглядывая на стол голодными глазенками и не понимая, можно ли это съесть или за это влетит от настоятельниц. Лорд Даррелл посмотрел на плачущих, и те испуганно замолчали, как захлебнулись.
Со странным ожесточением свалив на блюдо яства из общей кучи, он поставил их перед зареванными девочками.
— Ешьте, сегодня обойдемся без горячего, — резко приказал он. И кивнул Авдотье, — вы сумеете к вечеру приготовить полноценный ужин? Продукты вам… предоставят.
— Конечно, господин! — кухарка смотрела на него во все глаза. Да и все мы тоже. Лорд коротко кивнул, ни на кого не глядя, бросил традиционное «приятной трапезы» и стремительно вышел.
Мы еще посмотрели ему вслед, но со стола пахло столь упоительно, что все лорды мира были забыты и мы кинулись к еде. Мимоходом я порадовалась, что не успела набить живот похлебкой и посетовала, что не способна наесться на неделю вперед.
* * *Я сидела в каморке травницы, с энтузиазмом рассказывая о произошедшем в трапезной. Ксеня и Данина слаженно охали, блестели глазами, но не забывали уплетать принесенные мною вкусности.
— Да уж, отыграются на нас настоятельницы, когда лорд уберется из Риверстейна, — протянула Ксеня. Она сконфужено посмотрела на жирные пальцы и, чуть поразмыслив, их облизала.
— А то, — согласно кивнула я. Восхитительно полный желудок отозвался блаженной сытостью, — ну и ладно! Во-первых, это того стоит, а во-вторых…
Что во-вторых, уточнять не стала. Данине знать о том не стоит, а подруга и так поняла. Неизвестно, что будет с нами дальше, туманность будущего не позволяла заглядывать далеко вперед.
От обильной еды Ксеня раскраснелась, глаза ее заблестели, и пугающая меня бледность почти покинула ее лицо. Я вздохнула с облегчением. Надеюсь, теперь выздоровление пойдет скорее. Еще какое-то время я развлекала обеих красочным рассказом, потом заметила, как слипаются у подружки веки и она изо всех сил пытается подавить зевоту. Я засобиралась к выходу. Данина потянулась за мной.
— Какое счастье, что появился этот лорд, — тихо, косясь на кушетку, чтобы не разбудить спящую, сказала травница, — теперь Ксеня, наверняка, пойдет на поправку… а то никак болезнь ее отпускать не хочет. Послушай, Ветряна, а все хотела у тебя спросить…
Травница замялась, а мне необъяснимо стало страшно. Страх накатил волной, сдавил горло, и я позорно что-то пробормотав про занятия, сбежала из каморки. И только добежав до входной двери и почувствовав, что задыхаюсь, остановилась.
Голова тяжелая, тело гудит. В груди что-то ворочается, тянет, словно готовая выплеснуться лава. И тягостно от нее и маетно, и в то же время она дает странное ощущение наполненности, полноценности.
Не понимая, что со мной, я потянула на себя дверь и выскочила во двор. Как была, в платье, без кожуха и платка, в легких ботинках.
