Ольга Резниченко - Испытание
— Не всё…
— Ясно…
— Ну, Вы подумайте. Подумайте, и, как решите, мне скажете. Хорошо?
— Да.
* * *— Давайте, я вам помогу забраться на кушетку.
— Спасибо…
Рассматривали, щупали, крутили, вертели, как безделушку на распродаже…
Делали вид, что интересно, забота, усилия, старания…
А в глазах читалась лишь надобность. Работа…
Слезы, слезы неустанно текли, срывались с ресниц и мчали вниз.
— Ах, да, что это за пятна у вас вечно на руках? Были у дерматолога?
— Нет.
— Может, аллергия на препараты?
— Не думаю, у меня и раньше такое было, — пыталась врать. — Вечно раздеру тот или иной прыщик…
Нервно хмыкнул.
— Все равно зайдите и сделайте соскоб. Вдруг, что аллергийное.
— Хорошо, — размечтались…
— Вот, выпейте.
— Что это?
— Что-что? Диазепам. Вам сейчас это не помешает.
— Спасибо, — нехотя пробормотала и спешно забрала стаканчик с лекарством. Яду, ЯДУ бы мне, а не лживый покой. Убейте! Чтобы мысли прогнать, чтобы боль излечить! Убейте…
Молчу, молчу, тихо глотая свои слезы, мысли, отчаяние…
… ненависть.
* * *Ночь в объятиях снотворного.
Утро в плену валиума.
День под давлением попыток успокоить меня Лили…
Слезы? Они закончились. Знаете, резко, спонтанно. Они перестали рваться наружу…
И те отчаялись…
Не спасти. Не спасти уже меня.
Ничего не изменить.
НЕТ НАДЕЖДЫ!
НЕТ!
Глупые люди…
Глупые слезы…
Глупая жизнь…
* * *— Мистер Финк! Мистер Финк! Что с ней?
— Ну, же, Мария! Не плачь! Тут радоваться нужно!
— Мне очень больно!
— Потерпи, сейчас подействует обезболивающе…
Ноги… Ноги мои разрывались от дикой боли. Казалось, что кости крутило во все стороны. Изводило, мучило, разрывало меня изнутри.
Еще позавчера я была бы счастлива этой боли.
Сегодня — лишний раз попытка прорвать равнодушие, дать надежду.
ЗАЧЕМ?
Хотите мне дать воздух, чтобы я снова жила? Жила и мучилась?
* * *— Ей бы снотворного на ночь уколоть, — едва слышно прошептала Лили доктору.
Не слышу? Слышу! Слышу! Чего говорить, будто я психически больная, отказывающаяся от лечения? Шептаться…
Я же молчу! Молчу и ПОВИНУЮСЬ!
Молчу…
* * *Ночь насильственного, вынужденного забытья, лишь под утро — кошмары. Гадкие, сводящие с ума, срывающие на визг и крики кошмары. Крушение, девочка, которая так и не пережила ту ночь, и я…. я в реанимации…
Луи, Луи, ЛУИ! Он всюду, всюду, и одновременно нигде.
Задыхаюсь, снова задыхаюсь от слез. Снова прорвало мою скорлупу. Снова дождит…
Дождит…
И снова я тону…
Глава Двадцать Седьмая
(Мария)
Вечер. Вечер. Считанные часы до ночи.
Третьей ночи. Ночи наедине со своим мучителем.
Душевным катом…
Любимым…. ненавистным…. и таким желанным…
* * *Тихо скрипнула дверь.
Отвернулась. Сжалась. Только не смотреть, не смотреть на него, не смотреть в глаза.
Ненавидеть! Ненавидеть и презирать!
… а не любить.
— Привет, — едва слышно прошептал.
От неожиданности меня даже подкинуло на месте. Резко обернулась.
— Ты?
— Прости, что так поздно… Прости, что… Мария…
Молчу, молчу, потупив взгляд в пол. Замерев, забыв как дышать.
— М… можно я пройду?
— Н-д-да, конечно. Проходи, присаживайся.
Взгляды испуганно заметались по сторонам, потеряв опору. Встрепенулись, как мотыльки, закружились, и медленно, как снежинки, тут же оседали на твердую поверхность.
Нервы на пределе.
Рассудок отказывается комментировать происходящее.
Присел рядом, на кровать. Так близко….
Как раньше…
Глупое дежа вю открыткой из прошлого.
Как раньше… Без нервов, без инвалидности, без отчаяния…
До, ДО крушения, ДО Луи…
— Рене, зачем ты здесь?
— Хотел тебя проведать.
— В двенадцать ночи?
— Я долго решался…
— Кто тебя хоть пустил сюда так поздно? Если кто заметит…
— Переживу…
— Рене, зачем ты здесь?
— Я соскучился…
— Мы же расстались.
— Я помню, помню…. просто… Я думал, что… Два месяца… Ты отдохнула от меня, подумала над тем…
— Рене, я — калека…
— И что? Тебе же лучше становиться?
— А если не станет?
— Станет, конечно, же станет, — спешно подвинулся ближе, схватил в свои ладони мое лицо. — Станет, все наладится. Мы переживем, слышишь, мы всё это переживем. Вместе, как дурной сон.
Приблизился, приблизился ко мне…
Жгучее дыхание, знакомый, до боли знакомый аромат, обещающий прежнюю уверенность и минуты счастья.
Обман, самообман с приторными воспоминаниями, редкими воспоминаниями. Беды и слезы стерлись, оставив лишь розовые полосы.
Отдаться, сломаться, вернуться. Жить как раньше.
Привычкой, зато вместе. Без слез, отчаяния и поиска.
Одиночество. Почему бы в Рене не растопить одиночество? Хотя бы часть его, острые краи не стесать? Пусть ядро, ядро, суть его, этого чертовского одиночества, и останется, зато углы не будут больше ранить, резать, рвать душу…
Почему бы снова не вложить в него, в Рене, надежду и не жить как прежде?
Стерпится, слюбится…
Не знаю…
Ласковый, нежный, любящий поцелуй коснулся моих губ.
Легкий бриз прошлого.
Задыхаюсь.
— Рене, не нужно…
— Прошу, Мария. Давай, давай, все забудем. Пусть все будет, как прежде. Я не могу без тебя.
— Рене…
— Мария…
И снова ласковый поцелуй в губы….
… обнял, прижал к себе…
— Так, так, какие страсти!
Вдруг послышалось за нашими спинами.
Нервно отпрянула.
— Луи…?
— Что? Какого…? — изумленно пробормотал Рене.
— А я-то, дурак, спешил к ней… — нелепая улыбка расплылась на лице.
— Ты, что, пьян?!!
— О, ты заметила, — невнятно, сквозь идиотскую иронию, промямлил Матуа и облокотился локтями на спинку кровати.
Рене возмущенно резко соскочил с постели.
— Какого лешего ОН здесь ДЕЛАЕТ?!!!
