Вероника Мелан - Уровень Война
Очередная попытка вспомнить, что произошло до попадания в темную комнату, провалилась; накативший приступ мигрени заставил Ани сжать зубы и завыть. Через минуту, соскользнувшая разумом в черноту, она вновь неудобно свесилась на стуле.
* * *— Жив. Сволочь.
В этих двух словах прозвучала такая обреченность, как будто умри Эльконто сегодня, и этим бы он спас полмира, если не весь. А то и не один.
Она, эта привязанная к стулу девчонка, смотрела на него так, как не смотрел до этого никто — с притихшей, уже переставшей колыхаться, как вода в безветренную погоду пруда, ненавистью, застывшей в зеленоватых глазах горечью и бесконечным осуждением. С тоской, грустью, покрывшейся пеплом перегоревшей злостью.
За что?
Дэйн сидел напротив на принесенном в комнату втором стуле, сложив мощные руки на спинку, и не знал, как реагировать. Он встречался со всяким: со злостью, агрессией и гневом мужчин, с недовольством и разочарованием женщин, с обидой, растерянностью, недопониманием, неприкрытой яростью, но еще никогда с подобной холодной ненавистью. Переваренной, пережеванной, вживленной в каждую клетку.
— И тебе добрый вечер. Леди.
Заложница сверкнула гневным взглядом, поджала губы и отвернулась; в крохотной комнате, где не хранилось ничего по той простой причине, что Эльконто никак не мог придумать, что в ней хранить, повисла гробовая тягостная тишина. Скрученная и опавшая фигура ее; чуть сгорбленная и усталая фигура его. Два неприветливых взгляда. Два молчащих рта и потрескивающая в воздухе напряженность.
— Поговорим?
— Ты поговорить меня сюда притащил?
— А зачем еще? Сразу тебе вилку в глаз воткнуть?
— С тебя бы сталось…
— Слушай, ты… — Он не знал, как ее называть и не знал, как себя с ней вести, поэтому покрутил в руках принесенный с собой темноволосый парик — покрутил, и бросил его на пол. — Захватил с собой. Твой, вроде. Слушай, может, расскажешь, что происходит? Что я тебе сделал? А то я заколебался думать, какого ляда надо было в меня сначала стрелять, а потом закладывать под машину бомбу. Молчу уже про третье покушение. Я что, тебе под дверью пьяный насрал? Или окно камнем выбил? Или, может, трахнул и забыл наутро?
Теперь ненависть в ее глазах разгорелась так ярко, что Дэйн почти физически ощутил потрескивание костра на углях из праведного гнева.
— А ты и на такое способен?
— Ну, не знаю… — Он и правда не знал, могло ли подобное произойти. Вроде бы он давно ни с кем не встречался, длительных отношений старался не вести, предупреждал о краткосрочности связи сразу, наутро уходил тихо — старался не врать и не обижать. Зачем?
— И ты правда не знаешь «почему»? Даже не догадываешься? Сидишь тут и прикидываешься ангелом…
— Слушай, не дерзи. Я не пушистый заяц, но и не такой уж откровенный мудак, каким ты меня по какой-то причине видишь.
— Сволочь. — Повторила она обреченно. — Враль поганый.
Дэйн медленно втянул воздух и так же медленно выпустил его обратно — диалог, как сделанная калекой телега, не просто не ехал в правильном направлении, а скользил всеми колесами вбок или назад. Разговора не выходило — он начинал злиться. Терпения, и еще раз терпения.
— Послушай. Где-то было недопонимание — это я понял. Ты чем-то расстроена. Предлагаю поговорить и все выяснить, вместо того, чтобы сыпать пустыми оскорблениями, которые я не приемлю. Я мог бы сразу применить силу — вытряхнуть из тебя нужную информацию за минуту, но вместо этого я даю нам обоим шанс вести себя по-человечески…
— Добрый ты. — Пленница с застывшим лицом смотрела куда-то на стену; ее голос звучал глухо и ядовито одновременно. — Добренький. Легко быть добреньким, когда ты по ту стену забора, да? Когда лишь наблюдаешь за всем — дергаешь за ниточки, смотришь и наслаждаешься. Развлекаешься…
— Ты о чем?
Девушка вдруг повернула голову и прожгла его новым полным ненависти и любопытства взглядом.
— А ты сам-то проходил через это? Через все то, через что заставил пройти меня?!
Ее рот искривился в подступающей истерике, и Эльконто поймал себя на мысли, что судорожно пытается отыскать ответ, чем, все-таки, обидел, сидящую напротив женщину. Разбил ей сердце? Где-то, когда-то не ответил взаимностью? Да он, черт возьми, вообще ее не помнил и был почти уверен, что до этого момента не видел никогда в жизни.
— Я тебя не помню.
— Конечно! С чего бы тебе меня помнить? Таких, как я? Нас ведь было много, но еще ни одна не подбиралась после всего к тебе так близко, да?
— Да как тебя зовут вообще?
— А тебе есть до этого дело? Есть теперь?!
Градус накалялся.
Дэйн покачал головой, устало припечатал себя по лбу ладонью и в нее же, бормоча самому себе, пробубнил:
— Я что, точно, трахнул тебя и забыл?
— А Ивон? И Милена? А Ида?… — Не обращая внимания на его бормотание, продолжала с негодованием вопрошать связанная девушка.
— Их я тоже трахнул и забыл?
— А Том? А Боб?
— Тома и Боба я точно не трахал.
Снайпер отнял ладонь от лица, сцепил свешивающиеся со спинки руки в замок и нахмурился — он начал раздражаться и уставать. Эта баба, видимо, и вправду оказалась со съехавшей крышей — в ответах ни логики, ни связанности, ни адекватности. Вопросов не слышит и оттаивать не желает — все держится на свою непонятную линию — мол, ты во всем на свете виноват.
— Слушай, дамочка, давай уже ближе к делу…
— А ты любишь свою работу? — Вдруг переключившись мыслями на другую тему, спросила она. Теперь в распахнутых глазах возникло удивление и даже любопытство — точно такое же, какое возникает при взгляде на букашек, которые едят собственные экскременты — и что, вкусно, мол?
Раздражение Дэйна начало принимать агрессивную форму.
— Нормальная у меня работа. — Выдохнул он устало. — Бывает лучше, бывает хуже.
— Бывает хуже?
— Да. Думаю, бывает.
— Тогда нам не о чем с тобой говорить. Не может быть диалога, понимаешь?
И на него уставились, уже порядком надоевшие, злые, серо-зеленые, остекленевшие в своей ненависти, глаза — красивые, в общем-то, если сменить проигрываемую в них телепередачу на что-нибудь подобрее, глаза.
В этот момент Дэйн впервые допустил в сознание мысль о том, что сидящая напротив него женщина сумасшедшая, и что стоило, все-таки, вместо того, чтобы вести допрос в одиночку, пригласить в эту комнату Халка.
Ладно, теперь он один — сенсор уехал — справится. Сейчас только возьмет паузу, выпьет кофе, соберется мыслями и вернется в комнату.
— Кофе хочешь? — Зачем-то спросил он сочащуюся неприязнью фигуру.
