Каторжанка (СИ) - Брэйн Даниэль
— Вот, устраивай тут ее, — приказала она. — Все равно третья девка пойдет в казармы.
— А я?
— А что ты? Кто тебя трогать-то будет, клятая? — перекосилась отвратительная старуха. Я подумала, что муж-то ее имел вполне представительный и даже располагающий вид. — Хотя на что-то, может, сгодишься.
— На что?
Зачем я спросила? И так понятно. Переживу, главное, чтобы без различных последствий.
— Чтобы баба не сдохла! Сама будешь подле нее скакать!
— Вас, госпожа, не поймешь, — съязвила я, осматривая комнатку. Окон нет — но и в нашей камере их не было. Лежак. Столик. Очень тесно, конечно. А что насчет тепла? — То лишний рот, то чтобы не умерла…
Старуха прислонилась к дверному косяку и наблюдала за каждым моим движением. Я все еще постанывала, я старалась об этом не забывать, но раз она уже заметила, что у меня практически нет следов наказания… Я склонилась над матрасом. Все та же шерсть. А что если…
— Есть сукно? — спросила я, указывая на матрас, потом — на свою одежду. — Такое же?
— Тебе зачем? Тебе больше, чем дали, не положено. Ишь, ходит, как девка гулящая, а ведь госпожа была…
— Не мне, — коротко ответила я. — Для матери и младенца.
Теплая, очень ноская, способная выдержать сильные нагрузки ткань. И да, она еще сохнет, как качественная спортивная форма. Я попробую что-нибудь сшить себе на случай, если токен перестанет работать или если у меня его отберут. Теодора крупная, я — нет, выкроить хотя бы рубаху, ладно, жилет, у меня должно получиться. Старуха проворчала что-то и ушла, я принялась обустраиваться: разобрала шкуры, вытряхнула матрас, с тоской прикинув ширину лежака: Теодора уляжется, а что делать мне? Старуха пришла снова, принесла связку серых свечей и таз из бани — не рановато ли она готовится? — и я попросила у нее еще какое-нибудь ложе, а также некоторое количество досок, чистых тряпок и пару ночных горшков.
Когда комендантша вышла, я побросала все и начала осматривать дверь. К сожалению, ничего, что могло бы запереть ее изнутри, но если подвинуть стол, хотя он очень тяжелый, то сюда никто уже не войдет, а если принесут вторую кровать — идеально, стол будет стоять где стоял, но сантиметров пятнадцать — и кровать надежно встанет между ним и стеной, заблокировав намертво дверь.
Я опасалась не надругательства. Я опасалась смерти. Марго была ненадежна — но и Теодора была ненадежна тоже, и все же, оценивая опасность, я склонялась к тому, что беременная повременит с покушением на убийство.
Прислушавшись и убедившись, что пока никто не идет, я выдохнула, присела, изрядно раскорячившись, и извлекла токен из собственного тела. Он занял привычное место на моей груди, а я, сползая по стене, беззвучно расхохоталась.
На эту ночь меня отвели обратно в прежнюю камеру и заперли нас снаружи, а наутро, после противного, несытного, острого завтрака, комендантша привела ко мне копию себя через десять лет — сморщенную, как печеное яблоко, посеревшую женщину, и обеих нас отправила устраиваться в комнате дальше. Я смотрела на новую старуху с сомнением, но она оказалась неожиданно разговорчивой и незлобной, хотя и недружелюбной.
— Не слушай Парашку, — говорила она, — сестра то моя. Вона, пристроила нас тут всех, вроде как при деле. А какие тут обычно дела? Приготовить, прибрать, это летом, когда не так стыло, и жены стражников приезжают, вот тогда — ой сколько всем дел. А зимой у тебя всего делов — выжить.
— Парашка — жена коменданта? — зачем-то уточнила я и посочувствовала мужику. Когда он на ней женился, не предполагал, что она в примерные сорок пять будет выглядеть на семьдесят с гаком.
— Пошто? — удивилась старуха. — Ключница она его. А я да Машка, да Феклуха, стало быть, ее сестры. Парашка ссыльная была, жила с комендантом… потом мы приехали. Ничего, жить можно. Кормят тут.
Я вспомнила завтрак и скривилась. Но все познается в сравнении, как ни крути, неизвестно, чем до каторжных мест питалась эта старуха.
— Но, но, рожу-то не строй! — прикрикнула старуха. — А все, господ тут тебе боле нет, теперь сама работать по-черному будешь. По весне огород, по весне по яйца ходят. Ратаксы весной яйца в камни положат да сами в море, а тут и ты — опаньки! Вона, молодая, резвая, бегаешь быстро.
— Я была графиней, дура, — повернувшись к ней, с насмешкой сказала я. — Как ты считаешь, насколько быстро я бегаю?
А это отличный вопрос, своевременный. Физическая форма у Аглаи не та, чтобы уповать на нее, когда придет время, и что делать?
— А делов? — не смутилась старуха. — Жистя-то дорога, так забегаешь! Все, вот это еехния кровать, а тебе вон сюда наложила. А вот это что Парашка велела принесть — не знаю. Пошто тебе сукна?
Мне и в самом деле приволокли кровать, и надо сказать, что та, на которой я спала этой ночью и несколько ночей до того, была больше и крепче. Мне предстояло уместиться на подобии детской кушетки, короткой и узкой, но она оказалась легкой, это я уже успела проверить. Достаточно легкой, чтобы я могла заблокировать ей дверь, когда будет необходимо, и когда будет нужно — вернуть на место.
— Беременной и младенцу буду шить, — отмахнулась я. — А то в холоде им не выжить. Неси иголку и нитки. И ножницы, если есть. А еще неси кирпичи и гладкие доски.
В такой тьме не пошьешь особо… Я с трудом разодрала прикипевшую связку свечей, долго грела их по очереди над свечой горящей, чтобы их можно было согнуть, и после пары часов мучений прилепила кривые свечи на стену на манер извращенного бра. Эстетика глубочайшей задницы мира, очарование ссылки, подумала я довольно, отходя на пару шагов и любуясь на дело рук своих, и одна свеча, будто издеваясь, тут же отвалилась — я едва успела выхватить сукна. Проклятье!
Еду мне принесли уже в новую комнату, а вечером пришла недовольная Теодора. Я показала ей кровать, которую соорудила для нее, призвав из памяти все виденные мной медицинские процедуралы. Доктор Хаус и доктор Мерфи получили бы обширный инфаркт, увидев плоды моих инженерных усилий, Теодора, как мне показалось, тоже была близка к обмороку, и я поспешила ее успокоить:
— Я это все сложу так, что ты до родов сможешь спать, — объяснила я. — Когда придет время рожать, ляжешь на спину, вот эти две доски я положу вот так, — и я продемонстрировала, как должна выглядеть доисторическая кровать Рахманова, — на них пристроишь ноги…
В схватках бедная Теодора обрушит всю конструкцию, но у меня было время довести ее до ума.
— Рожают стоя, Зейдлиц, — Теодора взглянула на меня с жалостью, я будто не слышала.
— Это когда есть повитуха. Здесь я буду вместо нее, — и, напугав ее еще сильнее, я отвернулась и сосредоточилась на будущих вещах, через некоторое время повернулась и приказала, держа в руках нитку: — Вставай, буду измерять тебя.
Никакого сантиметра не было — облезлая линейка с зазубринами вместо делений, и соответствовали они непонятно какой системе мер, и ни единого листка бумаги, чтобы записать измерения, но я полагалась на память. Ножницы мне тоже не принесли, только короткий и очень острый нож, что меня искренне насмешило. Резать ткани этим ножом немыслимо, да, лезвие длиной сантиметр, но неужели никто не понимает, что и этого хватит, чтобы убить человека, не всегда нужно вонзать клинок в тело! Иголки кривые, нитки толстые, не откусить, не оторвать, Теодора, пока я ее вертела, ворчала, капризничала, но чувствовала себя неплохо и даже разоткровенничалась.
Она жаловалась на еду — это с нее она так безобразно отекала; сказала, что повитухи на острове даже летом нет, промышляет этим жена какого-то стражника, но так, от случая к случаю, и сейчас она где-то в другом, более теплом и спокойном месте; заметила, что эта комната намного теплее и тише, чем та, в которой мы спали. Правда? Я безразлично дернула плечом, потому что холода с токеном не чувствовала, а звуки мне не мешали. Поспи три года в общаге с воплями, драками и телевизором, но у кого тут был такой опыт?
Впрочем, в одном Теодора была права: здесь ничего не грозило свалиться с потолка прямо на голову, эта часть форта сохранилась намного лучше, чем та, в которую нас поместили сначала. Минус я видела один — очень далеко идти до туалета. Выяснилось, что расстраивалась я преждевременно: явилась третья по счету старуха и грубо оттащила меня от попытки что-то скроить.
