Дарья Кузнецова - Симбиоз
Но на этом сюрпризы не закончились, и неподалёку от воронки в стене, примерно на уровне моих локтей, открылась полуметровая ниша. Экскурсовод демонстративно сунул туда руку и послышался характерный шум воды. Я поборола робость и ещё приблизилась, заглядывая внутрь. С потолка ниши плотным душем текла вода, падая в ещё одну воронку с дымом, который здесь был более рыхлым и редким, а ещё слегка светился. Значит, и вода у меня есть, а сохранять в чистоте тело поможет надетое под комбез термобельё. Ресурс очистки того был небольшим, что‑то около тысячи часов, так что целый месяц я могла себе позволить не задумываться о чистоте. Прежде этой функцией я не пользовалась вовсе: зачем она нужна на корабле, где вся вода регенерируется и плескаться можно неограниченно?
Честно говоря, я была морально готова воспользоваться обнаруженной «уборной» прямо сейчас, наплевав на собственное стеснение, но не пришлось: тюремщик вышел, оставив меня в одиночестве.
Собственно, в таком режиме и потянулись дни. Кормёжку организм принял благосклонно, непосредственная угроза жизни отсутствовала, и я ощущала, что медленно и верно превращаюсь в растение. Единственным моим посетителем был всё тот же молчаливый страж (или не тот же, просто лицо у них одно на всех), приносивший еду. На удивление, та даже отличалась некоторым вкусовым разнообразием; тётиных разносолов, конечно, жутко не хватало (как и самой тёти, и всех остальных, но думать о них я попросту боялась), но и тошнить от местного йогурта меня пока не начало.
Если бы не скрипка, я в этой одиночке без права посещений совсем тронулась бы умом или, в лучшем случае, впала в спячку, а так… тоже, кажется, тронулась, но не совсем, да ещё — в знакомом, почти привычном направлении.
Я готова была поручиться, что эта комната, — точнее, то, частью чего она была, — является живым существом в не меньшей степени, чем наш корабль. А, может, и в большей. Наверное, столь пагубно на мне сказалось замкнутое пространство и отсутствие хоть каких‑то собеседников, но в конце концов я начала разговаривать со стенами. Они пока, к счастью, не отвечали (по крайней мере, вербально), но звук собственного голоса успокаивал. И музыка тоже успокаивала. Я в жизни своей никогда столько не играла, как в этом тюремном заточении. Жалко, не было возможности прихватить с собой ноты; можно было бы разучить кое‑что новое, давно собиралась. А так приходилось повторять старое или импровизировать. Получалось простенько и примитивно, но… я же не на концерте, правда!
Как обычно увлекшись и забывшись, я в который раз играла одно из своих любимых произведений, когда моё уединение оказалось нарушено. Причём поняла я это по странному низкому звуку, внезапно вклинившемуся в мелодию. Не диссонансом, очень органично; как будто меня вдруг поддержала виолончель, или даже контрабас. Вот только музыкантов поблизости быть не могло.
Вздрогнув от неожиданности и распахнув глаза, я встретилась с уже почти привычным стеклянным взглядом неестественно — зелёных глаз тюремщика и поначалу даже отшатнулась, прижавшись спиной к стене. Однако никакой агрессии это существо не проявляло, только пристально наблюдало за мной, замерев напротив в точно такой же позе — на коленях, отсев на пятки и расслабленно положив ладони на бёдра. Вновь послышался тот самый звук, почти идеально повторивший несколько последних тактов, и меня осенило: его явно издал мой тюремщик!
Я медленно подняла скрипку и взяла пару нот, не сводя пристального взгляда с «собеседника», и тот незамедлительно ответил, повторив те же ноты парой октав ниже. Ещё несколько нот — тот же ответ, и я потихоньку успокоилась. Поведение было странным и неожиданным, но вызывало не страх, а любопытство. Тут же проснулось любопытство: он осознанно повторяет эти звуки, действительно подпевая, или ведёт себя как пересмешник, попросту копируя по мере сил?
Я начала прерванную пьесу сначала. Пару тактов мой собеседник молчал, потом начал тихонько повторять нотный узор, а под конец я с искренним недоумением поняла, что он действительно подпевает. То есть, не просто обезьянничает, а в полном смысле играет собственную партию. Звучало странно, но, если вдуматься, не так уж неестественно. Очень походило на то, как человек тихо «мычит» мелодию себе под нос. Некоторое время продолжался этот тихий дуэт, причём каменное выражение лица неожиданного «партнёра» за это время ни разу не изменилось, а взгляд продолжал сверлить меня. Но это не раздражало; наверное, потому, что никак не получалось воспринимать «собеседника» живым.
Я так увлеклась этим странным развлечением, что между делом совершённое маленькое открытие меня даже не напугало, хотя могло. Оказалось, что это существо всё‑таки моргает, только редко. Правда, делало оно это тонкой плёночкой третьего века. Такой же чёрной, как всё остальное тело.
В общей сложности концерт продолжался около получаса и закончился так же неожиданно, как начался. По счастью, без каких‑либо трагических потрясений. Просто мой собеседник вдруг замолчал на середине такта и резко поднялся на ноги, после чего решительно вышел через тот же участок стены, через который выходил обычно. Проводив его озадаченным взглядом, я растерянно качнула головой в такт своим мыслям. После чего, опустив вниз глаза, обнаружила миску с едой рядом с тем местом, где тюремщик сидел. То есть, он приходил по привычной надобности, но случайно услышал мою музыку и решил послушать?
Я отложила скрипку и взяла в руки миску с уже заранее заботливо сформированным носиком, глядя прямо перед собой рассеянным взглядом. Пыталась вспомнить, слышал ли когда‑нибудь «кормилец», как я играю, но так и не смогла дать на этот вопрос уверенного ответа. Несколько раз он заставал меня со скрипкой, вот только я, кажется, либо именно в этот момент ничего не играла, либо осекалась тут же, как он появлялся. А сейчас просто не заметила.
Интересно, чем подобное может мне грозить? Не является ли у них музыка, например, согласием быть принесённой в жертву? Или вызовом на своеобразную дуэль, которую я проиграла, и теперь должна умереть?
Вариантов была масса, но я решила принять за основу наиболее оптимистичный: что музыку они воспринимают просто как музыку, без лишних экивоков.
Окончательно развеять сомнения мог следующий визит тюремщика, но — не развеял, а, напротив, только усилил беспокойство. Потому что еду мне в следующий раз принесли в тот момент, когда я спала. И через один — тоже.
Похоже, совместные музицирования всё‑таки привели к негативным последствиям. Не меня, — в моей жизни больше ничего не изменилось, скрипку у меня не отбирали и голодом не морили, — но, кажется, моего излишне любопытного надзирателя.
