Анна Гаврилова - Золотой ключик для Насти
— Я сделала всё, что могла.
— Верю, — отозвался староста, деловито почесал затылок. Разочарования он не скрывал. — И куда же ты теперь?
Вопрос оказался неожиданным. Я залилась краской, потупилась.
— Как это? — пробасил Косарь. — С нами останется!
Староста поспешно кивнул, остальные последовали примеру вожака. По толпе пробежался шепоток: неужто выгоним колдунью? Да ни в коем разе! Сколько добра сделала. Пусть остаётся.
А Косарь продолжал:
— У нас же теперь запасов — выше крыши. Можно вообще не работать. А чё? Сад вот-вот вырастет, мяса навалом, соли — хоть одним место ешь. Да ну и бог с ним, с домиком. Так даже лучше будет!
Последний вывод Косаря поддержки не нашел, но зато в остальном народ был полностью солидарен.
— Решено! — заключил староста. — Дом мы тебе достроим, хлебом-солью поделимся. А там, глядишь, приживёшься. Может и замуж кто возьмёт! — хитрый взгляд деревенского главы скользнул по массивной фигуре Косаря. Щёки парня вспыхнули алым, он отвёл глаза и отступил на шаг.
— Вот и славненько! — поддержала старостиха. Женщина подошла ко мне, ласково обняла за плечи. От неё пахло хлебом и молоком.
Толпа благодушно загудела, послышались смешки. Недавнее напряжение развеялось, будто и не было.
— А если архиепископ узнает? — пискнул кто-то.
Старостиха отстранилась, впилась в толпу хмурым взглядом. Деревенский голова тоже насторожился, прищурился. Под молчаливое удивление местных, из толпы выдвинулась Любка. Это её писклявый голосок нарушил идиллию.
— Не узнает, — бухнул Косарь, зло косясь на сестру.
Но Любка была настроена решительно:
— Он наверняка узнает, если колдунья с нами останется. Пришлёт ищеек и всех нас того, этого. А ежели её не станет, так и нам ничего не сделают. Да и зачем она нужна, раз колдовство ейное исчезло? Чёй-то мы кормить её будем? Из благодарности? Так она же сама на нас, на нашей рыбе, наживалась. Или вы думаете, просто так, из доброты душевной всё делала?
— Любка! — хмуро прорычал Косарь.
— Что? Разве я вру? Ты ж сам в её доме был, поди лучше меня знаешь как она жила. Вот и скажи нам, бедствовала или как.
Смешно. Даже слишком. Двести тысяч плюс ещё чуть-чуть — всё, что взяла себе. По сравнению с тем, сколько отдала Вешенке — копейки. Да и взяла-то их потому, что Косарь настоял.
— Любка! — шикнул на девицу староста.
— Погубит она нас, — убеждённо ответила та. — Точно погубит. И пользы от неё больше нет. Значит, гнать надо, в три шеи. Пока сами по шее не получили.
От затрещины Косаря Любка увернулась чудом. А я смотрела на хорошенькую девушку с рыжими волосами и глазам не верила.
— Окажись на её месте прежняя колдунья, так сама бы ушла, — заключила Любка. — Потому как совестливая была! А эта бесстыжая.
— А ну цыц! — взревел Косарь, медленно наступая на сестру. — Что ты понимаешь, дура? Или память у тебя короткая, а?
— Память моя подлинней твоей будет!
— Любка! Выпорю!
В семейную разборку вступился отец. Такой же массивный и светловолосый, как Косарь. Он без труда ухватил дочь за косу, тут же приложил по заду. Девица запищала, как придушенный цыплёнок.
— Дура! — досадливо пробасил Косарь, сплюнул под ноги.
— Всё, расходимся, — в тон ему сообщил староста. — Неча тут… возмущаться. Как сход решил, так и будет. Эй, Настя, у нас сегодня ночуешь.
Я стояла как громом пришибленная.
С самого начала знала — без волшебной двери я никто. Но почему-то надеялась, что деревенские не предадут. А тут чуть ли ни до драки дошло. И затеяла эту свару не какая-то посторонняя девица, а сестра Косаря.
— Настя, ты идёшь? — ласково позвала старостиха.
Я мотнула головой и побрела к лесу. На плечи могильной плитой навалилась тоска.
Нет, мне нельзя оставаться в деревне. Не хочу каждый день ловить презрительные взгляды Любки. Рано или поздно, эти взгляды превратятся в сплетни и недобрый шепоток за спиной. Потом, в меня полетят камни. И что бы ни случилось в деревне, я всегда буду виновата, ведь я — не просто девчонка, я — чужая.
Да и смогу ли провести остаток жизни, ковыряясь в навозе? Может и смогу, но проверять это экспериментальным путём совсем не хочется.
Осторожно выудила из кармана связку ключей. Брелок-тойтерьер шкодливо улыбался нарисованным ртом. На миг показалось — собачонка забавляется моими неприятностями, но приступ паранойи развеял подскочивший Косарь.
— Настя, ты куда?
— К себе.
— Но там нельзя жить! Наш курятник и то лучше!
— Пусть.
Я скинула руку здоровяка, которая будто невзначай легла на плечо и прибавила шаг.
Косарь не отвязался, пошёл следом, сопровождая нашу прогулку недовольным сопением. На краю леса я не выдержала, обернулась.
— Косарь, иди домой!
— Я с тобой, — хмуро сообщил он.
— Нет.
— Настя, ну чего ты взъелась?
— Ничего. Мне нужно побыть одной.
— Настя…
Остаток пути преодолели в полном молчании. Косарь даже сопеть перестал, и почти не топал. Попыталась не пустить его в лачугу, но что я могу против громилы, у которого кулачища размером с мою голову?
— Ты что-то задумала, верно? — осторожно начал Косарь, когда я свернулась калачиком на кровати и прикрылась простынкой. Сам сидел на полу, у изголовья. — Ну не молчи, прошу тебя.
— На рассвете я уйду.
— Куда? — бухнул здоровяк.
— Не знаю. Но тут не останусь.
— Но…
— Не уговаривай.
Он и не стал, усмехнулся только:
— Значит вот как. Одна дура сказала, другая поверила?
— Чего ты добиваешься? — не выдержала я.
— Я не хочу тебя потерять.
Здорово. Только этого не хватало.
