Марина Суржевская - Риверстейн
Конечно, в Риверстейн я вернулась. Я хотела остаться в лесу, но жить в нем не умела. Наставницы очень удивились, увидев меня. Воспитанницы сбились кучкой, рассматривая мои грязные коленки и ладони, одежду и волосы, в которых запуталась хвоя. Все были уверенны, что глупую девчонку съели в лесу волки и даже не пытались меня искать, рассудив, что на все воля Пресветлой Матери. На вопросы, где была, я пожимала плечами, мое беспамятство становились привычным. Не слишком-то мне обрадовались, но намеренно выгнать — не решились. Оставили в приюте до приезда вестника, надеясь, что тот решит, что делать с подкидышем. Но зима настала неожиданно быстро, дороги приграничья замело снегом, покрылись корками топкие озерца и вестник прибыл только к весне…
И то махнул равнодушно рукой, мол «мне-то девчонка на что, воспитывайте…». Да и матушка- настоятельница пожала плечами, живет — не выгонять же…
Я же за зиму как-то пообвыкла, да и обитатели Риверстейна ко мне привыкли. Не полюбили, просто смирились с моим присутствием, как смиряется человек с досадной осенней хлябью или женщина с первой обидной сединой. Вроде и не хочется, и страшновато, а куда ж денешься? На все воля Пресветлой Матери…
* * *Обитатели Риверстейна боялись леса, сторонились, прятались за каменными стенами. Мне же, напротив, его стены казались ловушкой и лишь за оградой я чувствовала себя вольготно. И как ни странно — в безопасности. Голоса диких зверей, повергавшие в ужас воспитанниц и заставляющие наставниц обносить голову защитным полусолнцем, я слушала как песню и мне они нравились гораздо больше унылых песнопений Аристарха. Впрочем, об этом мне хватило ума умолчать, а то подвалом дело бы не ограничилось. За такие признания и к обережникам угодить можно, и на костер…
Я слушала лес молча. И все так же сбегала в него в минуты отчаяния.
Даже Ксеня меня в этом не понимала. Ужаса перед ельником и его обитателями она не испытывала, но крепкая деревенская ее разумность подсказывала подруге, что и шляться там особо не стоит, особенно по весне, когда вокруг полно оголодавшей после зимы живности.
И я не могла ей объяснить, почему меня туда тянет, и почему я не боюсь. Я и сама не знала. Просто темный ельник давала ощущение защищенности, то, что не смогли высокие стены Риверстейна.
А лес напирал на здание со всех сторон, нависал колючими мощными ветками над каменной кладкой ограды, ветвился узловатыми корнями, выползая из-под земли во дворе, рассеивал легкие крылатки семян и прорастал по весне тонкими детками-сосенками. Словно брал в кольцо нахохлившееся здание, как всем казалось- угрожая, а мне чудилось — оберегая…
* * *Я не боялась лесных жителей, а они — меня. наблюдать за их деловитой жизнью было для меня такой же отдушиной, как и чтение книг.
Как-то довелось повстречать на лесной тропке росомаху.
Была ранняя осень и я снова удрала, выбралась через дыру в каменной стене, скинула там же ботинки и босиком пошла по чуть сырой хвое и привядшей траве. Босые ноги ступали неслышно, осторожно, сами выбирая дорожку, обходя мелкие ямки, наполненные влагой. А шершавым шишкам ступня только радовалась. Я привычно трогала руками липкие стволы сосен, обнимала их, стараясь не думать, как будут ругать меня наставницы за испачканное смолой платье.
На лесной полянке за мелким илистым озером буйно росла морошка и черника и я, наобнимавшись с деревьями, направилась туда, надеясь найти поспевшие уже ягоды.
Низкие кустики черники, зеленые сверху и усыпанные тугими ягодками снизу, под листочками, густо усыпали мшистую опушку. кое где ступни проваливались во влагу, но я не обращала внимания, лишь поддергивала подол, чтобы не сильно испачкался. Наевшись и целиком перепачкавшись сочной ягодой, я прикидывала куда бы собрать их, чтобы порадовать Ксеню. И поняла, что застывший силуэт — вовсе не очередной мшистый камень, а большой замерший зверь, с длиной темной мордой, короткими прижатыми ушами и коричневым телом на мощных лапах с длинными черными когтями.
Я затаила дыхание, черная ягода кислинкой разлилась во рту.
Зверь застыл, разглядывая меня, повел насторожено носом. И неловко повалился набок. Из-под лопатки росомахи торчало древко арбалетной стрелы с черным наконечником. Хриплое дыхание зверя долетало до меня, черные глаза смотрели… просяще?
Я не понимала, откуда во мне это странное ощущение сожаления и неправильности, грусти по смертельно раненному животному и желание подойти к нему…
Для чего?
Детским своим умом я понимала, что нельзя приближаться к раненному зверю, и все же мне настойчиво казалось, что он зовет меня, просит о чем — то…но о чем?
Я, страшась, сделала шаг к зверю. Во мне крепла странная уверенность в правильности моих действий и убежденность, что росомаха не причинит мне вреда. Длинные загнутые когти зверя скребли землю, пасть оскалена от боли, кровь черными толчками заливает шкуру. Но мне не было страшно…
Черные бусинки звериных глаз неотрывно следили за мной, и я остановилась в двух шагах, засомневавшись. Что я могла сделать, как помочь?
Я все же решилась, приблизилась, опустилась коленками во влажный мох и провела рукой по мокрой от крови шкуре. Стрела застряла глубоко внутри и сидела крепко, не вытащить. Я растеряно посмотрела на свои испачканные кровью и грязью ладошки, потом положила руку на голову зверя. И, не задумываясь, пожелала, чтобы его мучения прекратились. Хриплое дыхание благодарно оборвалось под моей рукой.
Не знаю, сколько я так просидела, перебирая коричневый мех, только платье стало влажным от напитанного влагой мха. Я вытерла набежавшие слезы, поднялась и по-тихоньку пошла в глубь леса, забыв про лист с черникой.
Мне было семь лет.
* * *Со временем я привыкла жить в Риверстейне, смирилась с его высокими глухими стенами и даже, полюбила их. Все же, была в старом здании своя мрачная прелесть, и потом, это был единственный дом, который у меня был.
С годами я научилась сосуществовать в том мире, в котором я жила, утешаться книгами и маленькими радостями обитателей приюта.
И почти перестала убегать в лес.
Только в душе осталась непонятная тоска по простору и ощущение неправильности моей жизни, чего-то утраченного и забытого. Но как ни силилась я вспомнить, мне это не удавалось.
* * *Спала я плохо. Снежный буран, налетевший на приграничье ночью, разыгрался не на шутку. Ветер выл в печных трубах как целое сонмище обозленных духов и грозился напрочь выбить жалобно дребезжащие под его напором слюдяные стекла. Казалось, рассерженная природа вознамерилась снести с лица земли в чем-то провинившийся Риверстейн, яростно швыряя на его стены комья ледяного снега, выкореживая столетние осины у ворот и в щепки разнесся привратницкую сторожку. Сам привратник благоразумно успел укрыться за каменными стенами приюта.
