Лариса Черногорец - Колыбель колдуньи
Скрипнула дверь и в комнату едва слышно вошла Ксана.
— Выпей, барин, — она протянула мне глиняную плошку с каким-то отваром, — выпей, не бойся, тебе надо на ногах быть, а это снадобье тебе силу вернет.
— Ксана у нас кудесница, — Анисим подмигнул и пошел к двери, бормоча себе под нос:
— Да, осень-осень, что-то рано осень в этом году настала…
Ксана! — Я взял её за руку, — что происходит?
— Пей отвар, барин, пей, полегчает.
— Скажи что-нибудь, объясни…
— Я умом не могу, барин, я только сердцем чувствую — беда большая. Я в шар смотрела — ты не живой и не мертвец, ты и здесь и не здесь, тебе даже букашку нельзя трогать — иначе все на земле нашей изменится, и в то же время жизнь наша мимо тебя проходит. Ты — сам по себе, мы — сами по себе. Мы настоящие и ты настоящий, только ты свою судьбу проживаешь, а мы, вроде как со стороны смотрим.
Я притянул её к себе, и поцеловал в губы. Она улыбнулась и тряхнула черной гривой волос:
— Что, силы возвращаются?
Я вскочил с постели, подхватил её и закружил по комнате:
— Я силен как никогда!
Она стянула колпак с моей головы и запустила пальцы в мою шевелюру:
— Погибну я через твою любовь…
— Не говори так, все наладится.
— Ты должен вернуться туда, откуда пришел.
— Но у меня не получается, а сам я не знаю как, да и не очень хочу. Если только с тобой…
Я прижал её к своей груди:
— Никому, слышишь, никому не отдам тебя, любимая моя.
— Я и сама от тебя не уйду, если не прогонишь, — она глядела мне прямо в глаза. Волна желания затуманила мой разум, и я увлек Ксану на большую кровать под прозрачным балдахином
— К черту возвращение, к черту опасность, только ты для меня имеешь значение!
* * *Гармоничный мир прошлого перевернулся с ног на голову. Вместо теплых солнечных деньков ежедневная слякоть с холодным ветром. Ксана, не отходившая от меня последние недели ни на шаг, сегодня вновь исчезла, не сказав ни слова. Я стоял на устеленной опавшей листвой опушке леса. В последнее время я все чаще вспоминал слова пророчества: «Нет тебе пути назад, барин, дорога закрыта. Ты, барин, здесь сгинешь, будешь бродить, как призрак, пока как дым не истаешь, и ждет тебя смерть неминучая, лютая смерть… и сроку тебе, до первого снега, а коли вернуться хочешь, постараться надобно, потому что, если здесь сгинешь — и там умрешь. Три камня вложи в колыбель колдуньи, открой замок ключом, который не возьмешь силой и не украдешь, а только добром получишь, там будет путь твоей душе назад…»
Похоже, как в старой сказке, мне надо было пойти туда, не знаю куда, и сделать то, не знаю что, для того, чтобы вернуться домой. Я чувствовал дикий дискомфорт от всей этой неопределенности, точно понимая, чего мне на самом деле хочется. Мне хотелось, чтобы вернулись блаженные летние деревенские деньки, и рядом была Ксана. Мне вовсе не хотелось снова назад в мою настоящую жизнь, но перспектива «истаять как дым», умерев «смертью лютой» пугала не на шутку.
— Замерз, барин?
Я обернулся на знакомый голос.
— Ксана! Не пропадай больше так внезапно, любимая. Я искал тебя повсюду.
— Ты же знаешь, мне нужно бывать в лесу. Хотя бы изредка. В нем моя сила. Холодно тебе… — она взяла мои руки в свои и стала отогревать их своим дыханием. Действительно промозглый ветер продувал меня насквозь. Куртка, найденная в гардеробе, не спасала, а от теплого жупана Анисима я непредусмотрительно отказался.
— Пойдем ко мне, барин, пойдем…
В избе Ксаны пахло хлебом и сухими травами. Она села напротив меня, и взгляд её был полон отчаяния:
— Я не должна была полюбить тебя, но так вышло. Я не хочу тебя отпускать, но так нужно. Иначе ты погибнешь.
— А мы можем вернуться вместе?
— Нет. Ты должен вернуться один. Я помню твое пророчество, и только я могу помочь тебе с возвращением — одному тебе не справиться. И тем больнее мне, что свою любовь я должна отдать… отдать другой… — она смахнула слезинку с щеки. Ты уже видел Колыбель колдуньи. Многие в деревне знают о ней, но никто кроме ворожей не знает её тайны. Без меня тебе не туда не попасть.
— Что за тайна.
— Я знаю, куда нужно вложить камни, чтобы открылась дверь Колыбели, но большего я не знаю.
— А может ну его к дьяволу, останусь здесь с тобой, и будь что будет!
— Нельзя, барин, нельзя. Ты помнишь, что стало с деревней твоей жены? Так и тебя не станет. Ты убил тех, кого не должен был убивать — не твое это время и не твое место. Ты даже комара здесь тронуть был не должен. Ты изменил все — теперь и ты с первым снегом сгинешь, растаешь дымом, и мы вместе с тобой. Все здесь пропадет пропадом. Ты должен вернуться назад.
— Почему я просто не могу забрать тебя с собой!
— Ты все поймешь, когда вернешься назад, — её глаза были печальны и полны слез.
Я обхватил руками голову:
— Ксана, неужели нельзя ничего придумать. Я не хочу тебя терять, слышишь, не хочу!
— Не я писала эти правила.
— Будь они прокляты, эти правила! — Я рванулся с места и в гневе опрокинул стол и лавку. Ксана подошла и прижалась к моей груди:
— Ничего нельзя изменить. Я лишь должна помочь тебе вернуться.
— А что за камни я должен вложить в эту, как её, колыбель?
— Я полагаю, это те камни, которые по легенде запечатали эту колыбель, после того как появилась на свет первая ворожея.
— А что за легенда?
В глазах Ксаны заплясали озорные огоньки:
— Любишь сказки, барин?
— Ну, расскажи, коли уж от этого зависит моя …то есть наши жизни.
Ксана вспорхнула ко мне на колени. Я с наслаждением перебирал её локоны, украшенные изящным гребнем с цветком из самоцветов.
— Рассказывай, не томи. — Я пьянел от ее красоты и обаяния.
— Ну, слушай, барин, только чур не перебивать и не жаловаться — это не сказка — былина, она начала не рассказывать — баять, в старорусском стиле, нараспев, как перехожие калики в анимационных мультах про богатырей:
— До рождения света белого тьмой кромешною был окутан мир. Был во тьме лишь Род — прародитель наш. Род — родник вселенной, отец богов. Был вначале Род заключен в яйце, был он семенем непророщенным, был он почкою нераскрывшейся. Но конец пришел заточению, Род родил Любовь — Ладу-матушку. Род разрушил темницу силою Любви, и тогда мир наполнился Любовью. Долго мучился Род, долго тужился. И, наконец, родил он царство небесное, а под ним создал поднебесное. Пуповину разрезал радугой, отделил Океан — от небесных вод твердью каменной. В небесах воздвигнул три свода он. Разделил Свет и Тьму, Правду с Кривдою. Родом рождены были для Любви небеса и вся поднебесная. Он — отец богов, он и мать богов, он — рожден собой и родится вновь. Род — все боги, и вся поднебесная, он — что было, и то, чему быть предстоит, что родилось и то, что родится. Была у Рода птица — уточка. Стала утка яички откладывать, не простые яички, — волшебные. Скорлупа у одних — железная, у других — из чистого золота. Вылетала из златого яйца Алконост — зоревая птица, рассветная. Вслед за ней поднялась в небо синее птица вещая — Гамаюн. Тут завыли ветры, и гром загремел — раскололось яичко железное. Явлен был из него черный Ворон. Стал он летать над Землею — матушкой. Там где Ворон перышко выронил — вознеслись хребты неприступные, а где Землю задел краешком крыла — там Земля на ущелья растрескалась, там легли овраги глубокие. А за ним стаей черною, мрачным видением, с криком громким и жалобой горестной поднялись птицы тьмою рожденные: птица-лебедь — Обида с печальным лицом, вслед Грифон и Могол — птицы грозные, а за ними сладкоголосая птица Сирин, что песней печальною одурманивает и манит в царство смерти.
