Явь Мари - Апогей
— О… — Неопределенно воскликнула я. — Что-то… не особо видно радости на ее лице.
Вздохнув, Франси позволила себе взять меня за предплечье и завести обратно в комнату, чтобы закрыть дверь. Рыдания теперь звучали глуше, но менее щемящими от этого не стали.
— Что же она такого сделала? — Вскользь полюбопытствовала я, принимаясь за утренний туалет.
— Кто знает. — Неопределенно отозвалась хранительница.
Она знала, это точно. Просто считала не нужным говорить о причинах столь жестких мер мне. Думаю, тут замешан мужчина. Все же в контракте говорилось, что за весь срок у тебя не должно быть никаких сексуальных отношений, мол, твое тело теперь принадлежит этому дому, так что будь добра… Да, видимо, все-таки мужчина. Или алкоголь. Может такое быть? Все-таки за эти почти два месяца мне уже не раз и не два хотелось напиться до беспамятства.
Приведя себя в порядок и позавтракав, я приоделась потеплее. Декабрь в Италии был временем довольно прохладным, потому я отказалась от долгой конной прогулки, предпочитая прогуляться в саду, хотя без цветов там было уже не так восхитительно и даже непривычно. Вид мраморных статуй, ровно подстриженных боскетов и жухлой травы нагонял тоску.
И, возможно, именно сцена с выдворением той несчастной задала настроение моему дню или же вид увядающей природы тому виной, но все утро я была неразговорчивой, задумчивой и мрачной. Думаю, Франси мое состояние волновало, но она догадалась, что к чему, и потому не задавала никаких вопросов. Видимо, мой низко надвинутый капюшон не оставил альтернативы — я была не в настроении для болтовни, которую так любила.
И день шел своим чередом, угнетая своей размеренностью, обыденностью и серостью. Сидя на лавочке в увядающем саду, я смотрела себе под ноги, вбирала полной грудью холодный горный воздух с запахом сырого дерева и жухлой травы и думала о всякой несущественной ерунде. Вроде того, чем сейчас занимается Джерри? Сколько банок огурцов и помидоров насолила на зиму Марта? Кого отец взял альтом в хор вместо меня? В каком платье пойдет на рождественский бал Аги?
Не знаю, сколько времени прошло, но мои пальцы успели замерзнуть, потому я, шмыгнув носом, собралась отправиться восвояси. Я знала, что когда приду, решу принять горячую ванну, чтобы согреться. Потом принесут обед, и я растяну трапезу на полчаса. В частности потому, что Франси будет уговаривать меня съесть апельсин и обогатить организм витамином «С», а я буду пререкаться с ней, объясняя, что терпеть их не могу, потому что от них у меня жжет губы и, вообще, весь этот сок… Потом мы начнем очередной урок итальянского, под конец которого она скажешь, что, хоть это не педагогично, но я молодец и делаю успехи. Я зачем-то снова напомню, что знаю латынь, да и французский весьма похож…
Франси поднялась со скамьи, прерывая поток моих мыслей. И я уже было собиралась последовать за ней, полагая, что изменение ее позы — явная команда заканчивать с размазыванием соплей. Однако, подняв голову, я поняла, что хранительница не собиралась уходить. Она лишь приветствовала направляющуюся к нам донну Бланш, которая этим пасмурным днем решила почему-то скоротать час-другой именно в нашем плебейском обществе.
И пока она подходила, медленно и грациозно, я думала над тем, что недостаточно хорошо разглядела ее в первый раз. Я видела ее единожды, когда только причалила к дверям этого дома. Женщина встречала своего блудного сына в тот раз, выглядя… на порядок старше чем теперь. Сейчас же ей нельзя было дать больше сорока, хотя тогда я разглядела признаки времени в ее величавой внешности.
Теперь мадам сверкала своей благородной буйно цветущей красотой и комильфотностью, проходя к нам. На ней было приталенное драповое пальто, из-под которого слегка выглядывал подол юбки-карандаша. Но больше всего в ее наряде меня впечатлили не пальто, юбка или туфли, а ее очаровательная, маленькая шляпка. Я почему-то сразу вспомнила родные края.
И пока она еще не остановилась, я поторопилась встать.
— Не нужно. Сядь. — Она говорила на моем родном языке превосходно, словно знала его с рождения. — Какой дивный аромат.
Я растерялась, но все же поспешила опуститься на место. Франси же стояла рядом, и мне жутко хотелось заглянуть в ее лицо, чтобы понять, как реагировать на ситуацию. Радоваться? Бояться?
— Да… — Неловко пробормотала я. — У вас чудесный сад…
Женщина сладкозвучно рассмеялась, после чего подошла ближе и опустилась на скамейку рядом со мной. Думаю, мое сердце сейчас мог услышать и человек, а для нее это никогда не составляло проблемы.
— Я имела в виду не сад, дитя. — Я смотрела на то, как она изящно снимает свои узкие перчатки. — А тебя.
На женском лице расцвела довольная улыбка, когда все мое тело отреагировало на ее слова логичным испугом. Меня прошиб холодный пот, и жутко захотелось в безопасную, теплую кровать.
— Не бойся ты так, милая. — Усмехнулась госпожа Бланш, после чего махнула рукой Франси, давая понять — она не нужна здесь. И вот после этого меня накрыла паника. Я глядела в удаляющуюся спину хранительницы, еле сдерживая себя от того, чтобы не сорваться и рвануть за ней. Ну или хотя бы жалобно протянуть «мама». — Посмотри-ка на меня, девочка.
Я сидела прямо и напряженно, словно проглотила черенок от метлы, потому ей пришлось поддеть мой подбородок пальцами и повернуть голову в свою сторону. Не понимаю, почему она вызывает во мне такой страх. Ведь я была достаточно смелой, чтобы хамить ее младшему сыну, а он был ничуть не менее опасным, чем его мать.
— Что скажешь? Хороша?
Я кивнула, удивляясь тому, что еще могу двигаться — тело мое постепенно деревенело.
— Боже-боже, да расслабься же ты, дурочка! — Воскликнула госпожа Бланш. — Я просто пришла продемонстрировать тебе плоды твоих трудов. Я услышала от своего сына, что ты совершенно не ценишь себя. Потому пришла сообщить, что я буду ценить тебя за нас двоих.
— Это честь… — Пролепетала я, не веря своим ушам.
Она что, пытается меня поблагодарить? Глупость какая.
Хотя мне ли не знать, как женщины боятся старости. А для таких как она — аристократок высшей расы, которых время обычно обходит стороной — увядание их прекрасного тела было подобно адским мукам. Они наблюдали, как красота по капле покидает их, оставляя после себя пустоту в душе, блеклость глаз, дряблость кожи, изрытой морщинами, и ощущение приближающегося небытия. Трудно представить, каково это перенести существу, считающемуся бессмертным.
И все же, думая об этой ситуации позже, уже в своей комнате, я приду к выводу, что это не было благодарностью с ее стороны. Скорее, некого рода вежливым предупреждением и попыткой сказать, что едва ли я покину это место, забрав с собой ее бесценную вечную молодость.
