Вслепую (СИ) - "ViolletSnow"
— Достаточно, нам пора уходить.
Он не отвечает, влекомый разворачивающейся картиной: Элис из видения быстро понимает, что привлекла слишком много внимания, швыряет Империо в самую большую фигуру — тролля в металлических доспехах — и поспешно прячется за колонной. Под её заклинанием тролль — настоящее орудие для убийств, проламывает бурильную установку, в щепки разносит вагонетки и принимается за гоблинов. Зубастые твари вопят, но их слишком много и некоторые из них давно заметили Элис. Некогда думать, какое заклинание и где применить, щитом она оглушает одного, сворачивает Круцио другого и почти пропускает удар третьего, что уже успел обратиться в красно-черную форму — недолго длящуюся иллюзию, режущую врагов насквозь. Она уворачивается, нарушая действие Империо, и вот уже здоровенный безмозглый верзила норовит разбить каждую колонну в зале.
Это странное ощущение: наблюдать за собой со стороны, но чувствовать все то же. Колет пальцы древняя магия, её уже не удержать — сгусток бьет тролля, потом снова, пока он не заваливается на бок, испуская на землю серебряные капли, достаточно, чтобы убить половину остальных. И Элис перестает соображать, втягивает расплескавшееся серебро, взрывает первого попавшегося врага, разбрызгивая кровь по земле, и тут же припадает к ней — алчущая древней силы, что таится в каждом. Беспорядочно разбегаются гоблины, моля о пощаде, но она не дает им уйти — ни одному из них — притягивает, убивает, поглощает. До тех пор, пока магия не заполняет до краев, едва не разрывая изнутри, а чужая кровь не начинает липнуть вместе с мантией, пропитанной ею насквозь. Запах гари, чужих внутренностей и гоблинского масла сливается воедино, свербит в носу. И даже когда вокруг не остается никого, древнее волшебство все еще кипит неуемной жаждой…
Видение начинает рябить, выдергивает из своего плена. В тот день, увидев её в крови своих сородичей, Ранрок даже не стал слушать своего брата, что неудивительно, и если бы не тот невероятный поток древнего волшебства, Элис бы сама погибла.
Руки дрожат, едва удерживая её над чашей, а голос будто и вовсе пропал, она только может открывать рот, как рыба, выброшенная на берег. Она совсем позабыла, какими могут быть битвы, какой может быть она сама — совсем не то, что она вообще собиралась хоть кому-то показывать, особенно Оминису. Но разве не он сам этого хотел — узнать, за что она не прощает себя? Так вот оно — мерзкое, неприглядное — чувство вседозволенности, безграничного могущества, стирающего все на своем пути.
Оминис молчит, все еще не способный прийти в себя, закрывается невидимой стеной. Она бы и рада успокоить, сказать что все все не так, все изменилось, и теперь она контролирует свое волшебство. Но это ложь. Древняя магия все равно что спрятанная глубоко ненависть, которую Элис так тщательно отрицает в себе — можно сколь угодно задвигать, но если не направить её в другое русло, однажды она вырвется, как это не раз случалось, пожрет своим голодом, задушит кого-нибудь. Вскормленная той же скрытой яростью, что и у отца, сила, что Элис наивно считала своим отличием, на самом деле имеет ту же природу.
Неприступные стены и грозные орудия, камень и металл — все, чем она могла быть для других, но никогда рядом с ним — обращаются в пыль податливым известняком, льются, расплавленные пожирающим пламенем, трескаются, ломаясь в основании. Как крошится и сама Элис, глядя на замеревшего перед чашей Оминиса. Он не подходит, даже не двигается, не произносит ни слова, тщетно пытаясь примириться с реальностью: настоящей, неумолимой, выжигающей насквозь глаза своей яркой беспощадностью. Что ж, пусть так. Оминис давно должен был это увидеть. И она не ждет от него ни прощения, ни принятия — каждая война, каждая смерть сама по себе непростительна.
— Я подожду у входа, — говорит Элис, зная, что пытаясь сохранить его доверие, она, возможно, потеряла нечто куда большее.
========== Признание ==========
Комментарий к Признание
Опять сложная глава, простите за боль, и привет всем, кто знает, что такое “синдром отложенного горя”.
Элис просыпается от чрезмерного шума и беспокойной возни. Теперь это обычное явление: две её соседки по комнате и Рейес во главе каждое утро встают с рассветом, чтобы успеть до завтрака объездить свои метлы. И ладно бы Имельда, квиддич — страсть всей её жизни, но Нерида и Грейс? Элис тихо стонет и накрывается подушкой.
— Совершенно зря ты не хочешь вступить в Слизеринскую команду, — Рейес бесцеремонно усаживается к ней на кровать, слегка приподнимая край покрывала. — Вместе мы могли бы стать чемпионами.
Достаточно и того, что весь прошлый год они устраивали соревнования по самым сложным маршрутам округи, Элис была не против, поскольку нуждалась в отработке навыка. Но Рейес, не раз проигравшая в этих воздушных поединках, похоже, поставила себе целью завербовать её в клуб любителей снитчей и бладжеров — за месяц это четвертая попытка.
— Имельда, — Элис отбрасывает одеяло, понимая что уснуть уже не сможет, и, подтягивая ноги, садится рядом, — я ведь говорила, что слишком занята на дополнительных.
Чистейшая правда. Она снова попросила уроки у Шарпа, Гекат и даже у миссис Онай — в слабой надежде, что высасывающая пустота не будет дышать в спину, уповая на то, что заваленная докладами и самостоятельной работой, не почувствует вновь непреодолимую, пожирающую тоску, из-за которой не хочется даже просыпаться.
— Ну вот, — протягивает Рейес в ответ, — а я полагала, что без Оминиса у тебя появилось больше свободного времени.
— Как без Оминиса? — оживляется Грейс: собирать последние сплетни для нее такое же хобби, как квиддич для Имельды. — Когда вы успели расстаться?
Элис набирает побольше воздуха в грудь. Если они продолжат в том же духе, долгожданные полчаса в одиночестве обернутся лишним временем самобичевания.
— А ты разве не заметила? — продолжает как ни в чем не бывало Рейес. — Они уже две недели не разговаривают.
Двенадцать дней, если быть точной. Дюжина отрезков бесцветной тишины и холода, почти лишенных солнечного света — снег, будто чувствуя их настроение, не прекращается, посыпая и без того заледенелые окрестности белым покрывалом. Двенадцать дней без его прикосновений, без его обволакивающего спокойствия.
Едва ли она помнит, как они добирались до Хогвартса в тот день, как она боялась не то что заговорить с Оминисом, даже дотронуться, будто он мог рассыпаться как песочный замок, развеяться по ветру. Увиденное надломило его, и всю следующую неделю он старательно избегал встречи — ему всегда удавалось её находить, теперь он использовал эту же способность, чтобы прятаться. Он не игнорировал её, вовсе нет. И на самом деле они даже разговаривали, здоровались в библиотеке или за ужином, обменивались общими фразами и разбегались. В эти редкие встречи он казался отстраненным, закрытым, словно они вернулись в то время, когда были никем друг для друга. Видеть его таким — разъедаемым собственными страхами, истерзанного внутренними сомнениями — нестерпимо больно. Еще больнее — осознавать, что на сей раз она сама стала этому причиной.
Та же застывшая корка, что и рядом с Себастьяном, толща льда, которую ничем не пробить. Всего раз Элис хотела нарушить это негласное молчание, как раз из-за Сэллоу, который так не вовремя вернул чертову книгу. Вместо того, чтобы подойти к Оминису напрямую, оставил посылку на её кровати с короткой запиской.
«Ты была права, а я ошибался. Прочел вашу совместную статью, все так, как ты говорила. Рад за Оминиса. Жаль, что не могу сказать лично».
Жаль, что теперь она и сама не может сказать ему хоть что-нибудь значимое.
— Так что у вас случилось? — Нерида участливо заглядывает в глаза, вырывая из раздумий, и Элис старается отвернуться — она и в лучшие времена особо не ладила с соседками по комнате, с чего вдруг они решили, что сейчас все иначе?
— Оставьте её, — говорит неожиданно жестко Рейес, — будто мы все здесь не догадываемся, что может случиться. Парни быстро теряют интерес к девушкам, стоит им получить то, чего они хотят. Так что заканчивайте сборы и выходим, — и пока они хлопают сундуками и дверью, говорит уже тише, только для Элис: — Если нужно, я дам адрес одного неболтливого зельевара. Восстановит тебе все… что было поспешно утрачено.
