Сергей Лукьяненко - Близится утро
Я замолчал, переводя дыхание. Притчи я с детства любил послушать, но чтобы так, без остановки, без единой запинки – это с перепугу.
Епископ улыбался. Потом спросил:
– А в чем смысл этой притчи?
– В том, что человек должен стремиться к добродетели, искать ее денно и нощно, но если добродетель еще не достигнута, то нельзя это человеку в вину ставить, – чувствуя себя учеником на суровом экзамене, ответил я.
– Ты, верно, чтишь законы и обычаи Державы? – спросил епископ.
– Да, ваше преосвященство.
Епископ размышлял. Может, не подобает иудеям к самому Епископу с приветствиями обращаться? Да нет, доводилось мне такое видеть, и не раз. Пускай вера и другая, а уважение к Церкви проявлять им требуется.
– Счастливого пути и тебе... – Епископ вдруг резко, даже монахи-охранники вздрогнули, подался через стол, коснулся моего лба крепкими пальцами и шепотом добавил:
– Ильмар.
Я окаменел.
А епископ, с удовлетворенным лицом выпрямившись, откинулся на спинку кресла и громко сказал:
– Вижу, вы достойные подданные нашей Державы. И куда же лежит ваш путь? Я молчал. Нет. Хватит. Если догадка Жана была верна, то...
– В Аквиникум, ваше преосвященство, – любезно сказал Антуан. – Мы скромные торговцы, ваше преосвященство...
– Садись, садись! – Епископ мягко и в то же время повелительно указал на соседнее кресло – откуда как ветром сдуло охранника. – Негоже старому человеку стоять перед молодыми.
Ну, по сравнению с Антуаном он и впрямь был молод, хоть полета лет всяко прожил... Я медленно поднялся с колен.
– И ты садись, – любезно велел епископ. – Отрадно увидеть столь искушенных в вере, пусть и не достигнувших еще прозрения, людей. Тем более что путь мой по странной случайности лежит в Аквиникум. Не есть ли это знак свыше, что я должен предоставить вам место в моей карете?
– О нет, мы не достойны столь высокой чести! – живо отреагировал Антуан. Правда, Исаия?
– Какой еще Исаия? – с упреком спросил его епископ. ? таким выразительным упреком, что Антуан замолчал. А епископ повернулся к стоящему монаху и велел:
– Иди к дилижансу, пусть этим добрым людям вернут остаток денег за проезд. Дальше они поедут с нами.
Монах склонил бритую голову и вышел.
Мы с Антуаном мрачно смотрели друг на друга. «Ох беда, беда пришла в наш дом» – так любила говорить моя мать при самом мелком расстройстве: соль ли просыплется, или дорогие шведские спички ломаются одна за одной, не зажигаясь.
Но тут-то и впрямь: беда пришла.
Честно говоря, я бы даже против самого епископа не решился выступить. Тут Арнольд с его бычьей силищей нужен. Это не старичок Ульбрихт, епископ амстердамский. Это прямо головорез какой-то, бандит бывший...
Я вскинул голову и спросил:
– Ваше преосвященство... Жерар Светоносный? Похоже, удалось и мне его удивить.
– Да, брат мой. Какая превосходная была бы паства, не правда ли? вопросил епископ у второго охранника. – Не состоит ли мой долг в том, чтобы пролить на эти заблудшие души свет веры? – Охранник скорчил рожу, долженствующую обозначать радость и дружелюбие. – А сходи-ка, брат Луи, за бутылочкой хорошего вина. Моего вина, с моего виноградника.
Вышел и второй охранник. Мы остались втроем.
– Не имею чести быть знакомым, – вежливо сказал епископ Жерар Антуану.
– Соломон, торговец пряностями... – начал было Антуан, но на лице епископа появилась улыбка: будто скалу ущельем раскололо. – А, одиннадцать проклятых! в сердцах воскликнул старик. – Антуан, граф Лионский!
– Это вы автор патента «Приспособление для защиты стекол кабины от замерзания»? – живо поинтересовался Жерар.
Антуан удивленно уставился на него. Буркнул:
– Да.
– Меня, помнится, удивило – как пришла вам в голову столь странная мысль?
Поливать стекла спиртом?
– Мы базировались на севере. Выпивки все время не хватало, – коротко ответил Антуан.
Епископ Жерар Светоносный захохотал:
– А патент на новую систему сброса ракетных толкачей?
– Мой друг разбился насмерть, когда у него не отделился один толкач.
Жерар сразу же замолчал, склонил голову:
– Все мы в руках Божьих. И через нашу смерть он спасает новые жизни...
– Что вы собираетесь с нами делать, ваше святейшество? – резко спросил Антуан. – Я старый человек и с возрастом приобрел некоторую нетерпеливость.
– Я не знаю, – вроде бы искренне ответил Жерар. – Сейчас я хочу позавтракать, мы ехали всю ночь напролет, а дорога не позволяла даже разогреть чай. А еще я с удовольствием выпью с вами вина. Но что делать дальше – пока не знаю.
– Ваше преосвященство, как вы меня узнали? – позволил себе вопрос и я. На чем я... прокололся? Жерар развел руками:
– Ни на чем. Но когда-то, в дни своей грешной молодости... – Он сложил руки столбом, пробормотал что-то и продолжил:
– Я подумал, что если счесть эти пейсы накладными, а форму носа измененной гримом, как делал вор Жерар Беспутный, то выйдет почти что портрет вора Ильмара.
Вернулся монах, который ходил к дилижансу объявить о нашем отказе продолжать путь. Молча выложил перед Антуаном деньги. По-моему, перепуганные возницы вернули полную плату, даже не вычитая за преодоленный участок пути.
Увидев, что в беседе наступил перерыв, из кухни торопливо засновали с подносами хозяин и его немолодая, дородная жена. Смазливую подавальщицу, вечно носившую юбку выше коленей, видно, спрятали от греха подальше... ну и зря, наверное. Не тот был человек Жерар Светоносный, некогда вор Жерар Беспутный, чтобы разражаться гневом при виде виляющей попки и лукавого взгляда.
Чем больше я смотрел на епископа, наверное, самого вольнодумного и странного епископа Державы, тем сильнее и сильнее загоралась в моей душе надежда. Безумная. Невозможная.
– Восемь, – сказал я неожиданно. Негромко, но Жерар меня услышал. Поглядел – с легким удивлением. И спросил:
– Уже восемь?
Да, епископская карета – любым дилижансам не чета. Доводилось мне уже в такой ездить... ох доводилось, с братом Руудом, несчастным паладином, что так и не смог свой подвиг совершить.
Мы с Антуаном сидели на одном диванчике, спиной к движению, епископ Жерар – напротив нас. Мягко ехала карета, на дорогих железных рессорах, на каучуковых шинах. Горела карбидная лампа под цветным абажуром, бросала блики на кожаную обивку. Окна были шторами задернуты, переговорная труба, к кучерам ведущая, плотно деревянной пробкой закрыта.
Роскошь. По чину положенная епископу, но все-таки...
– Мне кажется, Ильмар, что ты размышляешь, пристало ли призывающему к смирению епископу разъезжать в таком дорогом экипаже, – сказал Жерар.
Я кивнул.
– Не пристало, – спокойно подтвердил Жерар. – Я редко в нем выезжаю. Разве что в Урбис, или в Версаль, так по этикету положено.
