Аманда Сан - Чернила
Остаток сражения я думала об этом.
Татуировки в Нью-Йорке были обычным делом, порой бунтарскими, а порой – красивыми. Но в Японии татуировки были связаны с бандитами и якудза. Я смотрела на Обесцвеченного по-новому. Быть такого не может. Он ведь был учеником, как и мы. Но чем больше я старалась себя в этом убедить, тем больше возникало подозрений. Может, об этом намекали Юки и Танака?
Матч закончился, и Накамура-сенсей отпустил нас.
Томохиро и Обесцвеченный сбросили маски, пот блестел на их лицах. Обесцвеченный похлопал Томохиро по руке, они смеялись, проходя мимо, словно не замечая меня. Я смотрела, как они исчезают в раздевалке. У Томохиро были такие опасные друзья?
Потому он говорил мне держаться подальше?
Если они оба были якудза, то я уже ввязалась в опасный мир. Но это была простая татуировка. Она не должна была такого обозначать. И почему Обесцвеченный выставлял ее напоказ?
Была ли такая у Томохиро?
Старшеклассницы помогли мне снять броню. Дождь гремел по крыше спортивного зала металлическим шумом покрытия.
Когда я пришла в раздевалку, Томохиро и Обесцвеченный уже ушли, а потому я могла лишь отправиться домой.
Я медленно прошла в гэнкан, мрачно думая о поездке под дождем. Я снова взяла велосипед Дианы, надеясь тайно, что Томохиро отправится в Торо Исэки.
Когда я открыла дверь крыльца, меня встретил ливень, но велосипеда Томохиро на стоянке не было.
Я не могла оставить велосипед в школе, ведь Диане он понадобится в понедельник. Вздохнув и подняв над головой сумку, и шагнула под холодный весенний дождь, быстро промокнув.
Я добралась до велосипеда, но не сразу поняла, что он – мой.
Кто-то прицепил чистый пластиковый зонтик к рулю.
Дождь стекал по волосам, я опустила сумку.
В среду я пришла с зонтиком. Дождь шел все выходные и сбил с деревьев все лепестки вишни. Красота ханами теперь смешалась с грязью. Деревья возвышались и зеленели, дождь пробуждал деревья на клумбах. Я чихала всю дорогу.
Пахло весной, наверное, но мой нос был заложен от аллергии, хотя вокруг уже не было лепестков на пути в Сунтабу.
Когда я увидела велосипед Томохиро на стоянке, то привязала к его рулю зонтик. А потом поспешил в гэнкан, переобувшись и отправившись на уроки.
После учебного дня он ждал меня у велосипедной стоянки, покачивая ногой, стоявшей на педали. Он проверил часы, пока я приближалась, и сузил глаза.
- Ты поздно, - сказал он.
О зонтике ни слова.
Томохиро выехал первым, устремляясь на север от ворот Сунтабы, чтобы отогнать преследователей.
- Мне больше шпионов не надо, - сказал он. – Хватит и одного, - я закатила глаза, а он добавил. – Но она хоть милая, - он усмехнулся и отвернулся.
О, черт. Я точно в опасности.
Мы проехали станцию Шизуока и разделились возле подземного перехода. Нужно было объезжать прохожих, и Томохиро с этим справлялся лучше. Он быстрыми движениями пробивался через толпу, а потому преследовать его становилось сложнее.
Мы спрятали велосипеды в лесу и устроились у хижины периода Яёй. Томохиро говорил, что домикам было почти две тысячи лет, и я разглядывала их, боясь прикоснуться, словно от этого они превратятся в пыль. Дождь кончился еще вчера, но трава все еще была влажной. Томохиро это не беспокоило. Он прислонился спиной к хижине, и влажный травинки намочили спину его школьного пиджака.
Я расстелила свой пиджак на земле и села на него. Так я хоть сухой останусь. Я вытащила книгу и пару бутербродов с клубничным кремом, что остались с обеда, любимые из тех, что делала Диана. Я поколебалась, но протянула один ему.
Он взглянул на еду с подозрением.
- Что?
- Он отравлен?
- Эй, это ты пугаешь, а не я, - сказала я.
Он усмехнулся и откусил, крошки упали на его рисунок лошади.
- А ты неплох в анатомии, - сказала я.
- Пропорции не те, - сказал он. – Я никогда не видел настоящую лошадь.
Я застыла.
- Никогда?
- В Шизуоке не так и много лошадей, Грин.
- И ты не катался по Японии или другим странам?
- Отец однажды брал нас по делам в Париж, когда он был счастливее.
- Париж?
- Mais bien sûr, мадемуазель, - французский перекатывался на его языке, я мое тело задрожало. Зря я решила проводить с ним больше времени. Я должна сидеть дома и пытаться забыть его, влюбиться в Танаку или Джуна. Томохиро не заметил мою безмолвную борьбу, он погрузился в воспоминания. – Я потерялся, и папа с мамой были в панике. Они искали повсюду, подключили полицию. Мне было около шести.
- И где ты был? – было сложно представить шестилетнего Томохиро, что потерялся и плачет, прося найти маму.
Томохиро ухмыльнулся.
- Я рисовал в Лувре.
Ну, конечно.
- Тебе так сильно нравится искусство?
- Я не могу это объяснить, - сказал он, выписывая хвост лошади. – Это не совсем любовь. Я должен рисовать. Это… принуждение.
- А это не то же самое?
- Соу да нэ… - отозвался он.
- Юу?
- Хмм? – он рисовал едва заметные линии, очерчивая дикую гриву лошади, и она выглядела такой правдоподобной, что хотелось запустить в нее пальцы.
- Твой друг из клуба кендо, тот с… - я не знала, как правильно сказать на японском, а потому переключилась на английский. – Тот с обесцвеченными волосами…
- Обесцвеченными? – повторил он на английском, я не знала, как точно перевести.
- Светлее, чем у блондина, - сказала я. – Почти белыми.
Томохиро усмехнулся.
- Сато? – сказал он. – Ишикава Сатоши?
Так у него все же было имя.
- Он тоже рисует?
Томохиро рассмеялся, и этот звук зазвенел в моих ушах.
- Зэнзэн, - сказал он. – Он и ровную линию нарисовать не сможет.
- Любопытно, - сказала я, прикусив губу и вздохнув, - мне показалось, что у него была татуировка.
Томохиро выронил ручку. Она покатилась по странице и с тихим стуком упала на влажную траву. А он схватился за обложку блокнота и закрыл его. Рисунок лошади исчез из виду, но я была уверена, что он нарисовал ее с опущенной вниз головой, а не повернутой к плечу, каким рисунок был миг назад.
- Что ты сказала?
- Я ничего не сказала, - ответила я. – Просто показалось, что у него есть татуировка.
Он медленно выдохнул, склонившись над блокнотом.
- Да, - сказал он. – У него есть татуировка.
Все внутри меня вопило, что это правда. Все правда. Иначе почему он так себя вел?
- Ишикава… он…
- Это тебя так беспокоит? – сказал он резким тоном. Я почувствовала укол вины, но это лишь разозлило меня.
Я не сказала ничего неправильного.
- Он твой лучший друг, - сказала я. – Я беспокоюсь, что он опасный.
